Рабские привычки
Почему сохраняется спрос на стиль правления Ивана Грозного и Иосифа Сталина?
480 лет назад, 25 августа 1530 года, в селе Коломенское вблизи Москвы родился будущий царь Иван IV. Образ Грозного - то ли неоцененного реформатора, то ли маньяка на троне - настолько магнетичен, что о нем до сих пор снимают кино - от "Ивана Грозного" Сергея Эйзенштейна до "Царя" Павла Лунгина, спорят на обывательских кухнях. С ним сравнивают, на него намекают. На протяжении последующих после правления Ивана IV веков российскую власть нередко упрекают "родством" с первым русским царем. Почему во власти и в обществе сохраняется спрос на стиль правления Ивана Грозного? Об этом размышляет гость проекта "Осторожно, история!" на "Эхе Москвы" главный редактор журнала "Искусство кино" культуролог Даниил Дондурей .
Мне кажется, интерес к Грозному - это калька с гигантского интереса к Сталину. О Сталине очень трудно говорить - это мегагерой российской культуры, который воплощает множество ее мифов, идеалов, принципов. Когда Сталин стал побеждать на конкурсе "Имя России", организаторы, по-моему, перепугались. А еще и Грозный на всех этапах был в тройке лидеров - получалось, что в огромной стране с гуманистическими традициями и великой культурой побеждают два тирана. Поэтому "местоблюстителем" Сталина стал Александр Невский. Хотя кто такой Александр Невский, конечно, никто не знает. Помнят только по фильму в образе Черкасова. Не знают про его отношения с татарскими ханами. У него, правда, есть абсолютное "алиби" - во всех житиях, исторических мифах он защищал Россию от западного влияния. Поэтому ему, особенно в XIX столетии, - только аплодировали. Одна из символических основ русской культуры - это защита от Запада. И почти никогда не идет речь о защите от Востока. А почему наш народ обожает Иосифа Виссарионовича, почему он абсолютный "герой номер один" за тысячелетие российской истории? Потому что, как скажет подросток, он "самый крутой". Потому что по количеству убиенных, по авторитарности решений таких надо еще поискать.
О традиции челобитных
Нашей культуре свойственно абсолютно особенное понимание роли личности. Мы признаем право на сверхвластие государей и правителей. Правители во всех конституциях - от проекта Сперанского и до ныне действующей - всегда наделяются большими полномочиями, чем все другие субъекты власти. Используя слово эпохи Ивана Грозного - челобитную с просьбой о защите от насилия нужно нести государю. То есть власть должна проникать в любой элемент нашей жизни. И должна быть персонифицирована. Лидер отвечает за все - благодаря сверхнаделенности полномочиями. За все - от программ будущего, создания всех правил жизни до того, что в квартиру лидеру нужно провести мониторы, чтобы он наблюдал за строительством двух тысяч новых домов. И ни у кого не возникло даже доли сомнения. Все знают - да, он обязан знать, почему муж принес такую получку, почему хам мой руководитель. От макропроцессов до полета мухи - за все отвечает лидер.
Это создает беспрецедентные по сравнению с западным сознанием отношения нашего народа с властью. Народ делегирует власти право на тотальный контроль. Но при этом у правителя обязательно должно быть два лика. Он не может быть постоянно жестоким - тогда человеческие надежды, идеалы не будут воспроизводиться. В какие-то минуты он должен быть самым праведным. Он должен иметь право на отъем жизни, но и на дарование ее. Если мы отберем надежду на такого правителя, то социум развалится. Эта надежда дополняет, держит баланс.
Сейчас, в 2010 году, социологические исследования фиксируют недоверие людей ко всем институтам государства, друг к другу - это проблема национальной безопасности. Тотальное недоверие свидетельствует о болезни общества. Но "государям" доверяют - и одному, и другому. Даже Церкви отдают 30 процентов. А руководителям - 60-70.
О чиновничестве как новом дворянстве
Человек у нас воспринимается в подавляющем большинстве случаев как объект государственной опеки. Он избиратель, потребитель, заемщик кредитов, получатель пенсии, стипендии. Государство должно предоставлять ему услуги и заниматься попечением. Но человеческий капитал - это не только здравоохранение и образование, как в мозгах наших экономистов. Это картины мира. Если ты имеешь дело с людьми, которые несут картины мира, и ты об этом говоришь открыто, и люди это понимают и тоже говорят открыто, то сразу же из объектов опеки они превращаются в партнеров государства, в равноправных участников различных социальных взаимодействий. У нас сегодня невероятный дефицит коопераций. Огромный дефицит солидарности. У людей нет в этом потребности. Сталин называл людей винтиками, элементами системы.
Сейчас возникает очень интересное явление, мне кажется, совсем не отрефлексированное. Новое дворянство. Я-то думал, что новым дворянством будут работодатели, бизнесмены. А стало чиновничество. Их поместья - должности, с которых они кормятся. "Царь" сажает их на "удел" абсолютно так же, как Иван Грозный опричников. Высшая власть показывает, что собственников в западном смысле вообще нет. Как толком нет ни суда, ни милиции. А есть некое социальное тело, и оно без власти не может. Возникает миф порядка.
Власть хочет, чтобы ее любили, уважали. Но у нас уважение немыслимо без признания силы. Александру Невскому приписывают фразу "Бог не в силе, а в правде". Правда - это справедливость. Для миллионов людей и для самой власти она и является носителем правды. А правда - это не право. Это объяснение, как устроена жизнь, это высшая справедливость, это истинный смысл, ради которого можно делать все что угодно. Приносить жертвы, карать неправедных, инакомыслящих. Справедливость - опаснейший термин. Ради нее в топку истории бросали миллионы людей. Вспомним Гражданскую войну.
О страхе и морали
Еще одна ассоциация с эпохой Ивана Грозного - страх. Сегодня мы живем в глобальном обществе, переходим к новой цивилизации, сетевому сознанию. Поэтому следует говорить не о страхе, а о предчувствии страха, не о насилии, а об ожидании насилия.
Страх - эффективный метод управления. Но сейчас развиваются и другие технологии управления - пиар-технологии, медийные, виртуальные. Мы же не знаем, какова власть на самом деле, - мы видим только телевизионный вариант. Мне кажется, сегодня не надо избивать, казнить. Сейчас это происходит, скорее, для острастки, для расчерчивания путей, горизонтов - так сказать, помечают территорию, дают предостережения, выставляют флажки. Сейчас не нужно закона от 1 декабря 1934 года о "тройках", написанного после убийства Кирова, не нужен ни Большой террор, ни опричнина. Не нужно даже тотальности того времени. Наша традиционалистская система потрясающе адаптировала свободолюбивые ресурсы частной собственности, приспособила их к традиции XV-XVI веков и может пользоваться этим восхитительно. Человек конца XIII века не знал, что в это время Джотто открывает Предвозрождение, еще два столетия - и произойдет великий слом цивилизации. Мы сейчас живем в такую же эпоху - просто пока не отдаем себе в этом отчета. Соревнование цивилизаций будет связано с качеством личности - за качество, за контент наполненности человека.
У нас океан табуированных тем. Скажем, мораль - основная нормативная система общества. На мой взгляд, моральное состояние нынешней России сопоставимо с разобщенностью и с драмами начала 20-х годов.
Мораль - это скрепы общества. Не может существовать крепкая экономика или семейные отношения при, например, беспрецедентной по мировым масштабам мужской смертности. Из-за чего целый ряд моральных скреп вытащен и разрушен. Но это не обсуждается.
Население нашей страны не живет в современности, оно как бы исходит из идей, относящихся к советскому времени, к сталинской эпохе и даже к эпохе Грозного. Люди ездят за границу, берут кредиты, меняют валюту - за что карали еще 30 лет назад. Но внутренне живут в эпоху семидесятилетней давности. Поэтому их требования к власти также архаичны. Никто не занят тем, чтобы вернуть население в 2010 год
Не Великий, а Грозный
В ночь на 25 августа 1530 г., в сильную бурю, которая, по легенде, вдруг заставила звонить церковные колокола, сорвала и разбила один из них оземь, в Москве родился будущий царь Иван IV. Первый московский правитель с титулом царя оказался Зевсом-громовержцем, который в борьбе с хаосом - следствием правления предков - всегда был готов убивать и преследовать. Иван IV, православный государь с душой варвара, в той же степени крушил, что и созидал; завоевывал новые земли, Поволжье и Сибирь, - и с помощью опричников разорял вотчины в самом сердце Руси. Писал Судебник - и сам творил невиданное беззаконие. В итоге история назвала его не Великим, а Грозным, увековечив не его роль в веках, а лишь тяжелый характер.
Болезненная робость - и вера в свое богоподобие, ум глубокий - и маниакальный; натура привязчивая (как велики были его любовь к первой жене Анастасии и дружба с Адашевым, Скуратовым, Курбским!) - и одновременно мстительная... С какой стороны ни посмотри, Иван IV всегда получается двуликим. Даже его чеканное лицо, запечатленное в иконописном стиле, обманчиво: то ли подвижник, то ли фанатик-убийца, в глубоких глазах которого затаены страх и страсти. Царь и мучился этими противоречиями, и упивался ими, как актер, сознающий все разнообразие своего душевного опыта и свое умение им оперировать. Иван Грозный - это Нерон на русском троне, тиран, который считал себя великим артистом. К слову, и Нерон, и Иван IV начинали правление прогрессивно - с борьбы с коррупцией, однако в конце концов оба больше увлеклись укреплением собственной власти.
Любимая роль царя - "мученическая": "Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого, заплатили мне злом за добро". Затем этот "страдалец" устраивает показательные процессы (XX в. потом явно "оглянется" на XVI в.). По одному только подозрению в измене казнен целый Новгород, а попутно разорены Клин, Тверь, Торжок, с 1565 г. на семь лет на страну спущены профессиональные убийцы - опричники. По цареву приказу задушен митрополит Филипп, противник репрессий, продолжаются расправы над боярами. А вот как царь комментирует свою политику: "Чтобы побеждать врагов, нужно множество воинов. Кто же, имея разум, будет без причины казнить своих подданных?"
Так Иван IV играл в "недоумение". А за игрой сокрыта убийственная суть: царь пытался сделать с Россией то же самое, что с присланным из Персии слоном, которого самодержец велел изрубить из-за нежелания зверя пасть перед ним на колени. Иван сызмала верил в божественное происхождение царской власти и, как замечал Ключевский, первым из московских государей "узрел в себе царя в библейском смысле, помазанника божия", сродни ветхозаветным Моисею, Давиду и Соломону.
Причислив к своим пращурам еще и римского императора Августа, окружив себя ореолом всемогущества, но при этом вечно терзаясь страхом за жизнь, царь принялся огнем и мечом утверждать свою власть. А в результате захлебнулась кровью не только страна, но и он сам. Именно царский посох ударом наследнику Ивану в висок пресек династию Ивана IV.
Обычно тиран не приходит извне, его порождает сама система, на пороках которой он растет как на дрожжах. А о том, какова была система, предоставим судить старшему современнику Ивана IV Ивану Пересветову, дворянину-публицисту, успевшему послужить у венгерского и чешского королей и вернувшемуся в Россию в 1539 г. "Государство без грозы, что конь без узды", - сетовал Пересветов и утверждал необходимость жесткого укрепления царской власти. В его книгах, переданных в 1549 г. 19-летнему государю, говорилось не только о важности централизации власти, но и о борьбе с боярским произволом.
Другие пункты учения Пересветова тоже совпадали с царским умонастроением. Публицист призывал царя опираться на неродовитых "воинников" (что в итоге нашло воплощение в опричнине), отменить "кормления" бояр за счет управления землями. О том, насколько схожи были программы двух Иванов, позволяет судить тот факт, что одно время авторство этих публицистических трудов приписывалось царю. Потом принадлежность работ была установлена, но факт остается фактом: созванная Иваном IV Избранная рада, проведшая реформы середины XVI в., воплотила в жизнь большинство идей Пересветова.
Правда, потом августейшая "гроза", которой так ждал публицист, разражалась по делу и без дела. И историки дадут диктатуре, закончившейся со смертью царя в 1584 г., противоречивые оценки. "Следствие душевной болезни", - скажет Карамзин. "Прогресс в утверждении государственных начал над родовыми", - возразит ему спустя годы Сергей Соловьев. А другие историки цинично заметят, что независимость Московской Руси была куплена не такой уж высокой ценой, учитывая относительно невысокое число приговоренных к смертной казни - 4-5 тысяч человек.
