ЗА ЧТО БУНИН ТЕРПЕТЬ НЕ МОГ ГОРЬКОГО?
ГОРЬКИЙ, БУНИН И ТЕЛЕШОВ
18 июня скончался Максим Горький (1868-1936).
Поговорим сегодня о его дружбе с Иваном Буниным, которая закончилась последовательной враждой со стороны певца дворянских усадеб.
А ведь это именно Горькому Бунин сделал трогательную надпись на подаренном томике своих сочинений: «Что бы ни случилось, дорогой Алексей Максимович, я всегда буду любить Вас».
Не говори «гоп».
На склоне лет, когда вроде приходит мудрость, Бунин, по свидетельству Адамовича, напишет на портрете Горького другие слова.
А именно: «Полотер, вор, убийца».
В конфликтах с другими литераторами Бунину отказывало чувство меры. Он не жалел публичных слов осуждения, щедро навешивая ярлыки и передёргивая.
Горький действовал тоньше. Ни разу не одернул он Бунина в передовицах, зато в дневнике оставил для потомства безжалостную характеристику соратника:
«Талантливейший художник русский, прекрасный знаток души каждого слова, он – сухой, «недобрый» человек, людей любит умом, к себе до смешного бережлив. Цену себе знает, даже несколько преувеличивает себя в своих глазах, требовательно честолюбив, капризен в отношении к близким ему, умеет жестоко пользоваться ими».
Это написано без учета непростого положения Бунина в современной ему литературе. Тончайший лирик не вписывался в ситуацию Серебряного века; презирал погоню за читателями; не признавал модернистов, считая себя последним хранителем заветов Чехова и Толстого Льва. В результате слава уходила мимо Бунина к Леониду Андрееву, Арцыбашеву, тому же Горькому, в чем уязвленный писатель усматривал глобальную несправедливость.
Имел ли Бунин право на обиду за недооценку?
А как же.
Но ведь в случае с Горьким не только творческая ревность подмешивалась. Были и денежные расчеты. И прямая неблагодарность.
ГОРЬКИЙ, МАМИН-СИБИРЯК, ТЕЛЕШОВ, БУНИН
Представил их друг другу в 1899 году Чехов.
Бунин аттестует дружбу с Горьким «странной» в том плане, что «чуть не два десятилетия считались мы с ним большими друзьями, а в действительности ими не были».
Не были? Но куда деться от писем Ивана Алексеевича Горькому, где сплошь восторги: «Дорогой друг», «Дорогой поэт», «Вы истинно один из тех очень немногих, о котором думает душа моя, когда я пишу, и поддержкой которых она так дорожит»?
Как быть с тем, что три зимы живя на Капри, Бунин не вылезал из гостеприимного дома Горького, а возвращаясь в Россию, с удовольствием рассказывал газетчикам его мысли и планы, выставляя себя горьковским конфиндентом?
А кому, как ни Горькому посвятил Бунин поэму «Листопад», пусть позже и снял посвящение?
Бунин зависел от Горького. Ведь «раскрутил» его Горький, открыв Бунину путь в богатейшее по гонорарам издательство «Знание». Именно с томиков «Знания» Бунина узнал самый широкий читатель.
Позже и это неблагодарный Иван Алексеевич обыграет, от шпильки не удержавшись.
«Знание» сильно повысило писательские гонорары. Мы получали в «Сборниках Знания» кто по триста, кто по четыреста, а кто и по пятьсот рублей с листа, он (прим. авт. – Горький) — тысячу рублей: большие деньги он всегда любил».
А какие деньги любил Иван Алексеевич? Маленькие? Дальнейшие события показали, что нет.
Дружескими такие отношения быть априори не могли. Это можно назвать сотрудничеством, где один проталкивает, а другой принимает помощь, вынужденно улыбаясь, когда хочется язвить.
Зачем язвить?
Ну, поводов для обид было у Бунина предостаточно.
Представьте эпизод – в компании, где главенствуют Горький и Чехов, к Бунину подходит адвокат Сахаров…
«-Иван Алексеевич, уезжайте отсюда…
-Почему? — удивился я.
-Вам, конечно, очень тяжело здесь среди таких знаменитостей, как Горький, например…
-Нисколько, — сказал я сухо, — у меня иной путь, чем у Горького, буду академиком… и неизвестно, кто кого переживет…»
Речь не столько о самолюбии. Слава Горького раздражала Бунина, поскольку он видел актерскую ее сущность. Наличествовало явное несовпадение между репутацией босяка-марксиста и домом в Нижнем Новгороде, квартирой в Питере, гонорарами по 1000 рублей за лист. Бунина коробило неестественное поведение Горького, рисовка его перед поклонниками.
Бунин замечал:
«Ходил он теперь всегда в темной блузе, подпоясанной кавказским ремешком с серебряным набором, в каких-то особенных сапожках с короткими голенищами, в которые вправлял черные штаны. Всем известно, как, подражая ему в «народности» одежды, Андреев, Скиталец и прочие «Подмаксимки» тоже стали носить сапоги с голенищами, блузы и поддевки. Это было нестерпимо».
Тут Бунин упускает одну из важнейших вещей, обуздывая свое лихое красноречие. А именно: в «Подмаксимках» числили и его тоже.
Долго терпеть подчиненное положение он не собирался.
До 1917 года Бунин и Горький все же контактировали умеренно - спокойно. Революция разбросла их в разные стороны, но опять же, ведь лукавил Иван Алексеевич, говоря:
«Тут случилось, что человек, с которым у меня за целых двадцать лет не было для вражды ни единого личного повода, вдруг оказался для меня врагом, долго вызывавшим во мне ужас, негодование. С течением времени чувства эти перегорели, он стал для меня как бы несуществующим».
Да как же несуществующим, если столько ядовитой желчи вылито?
И ведь был, был потаенный мотив никак с революционными воззрениями Горького не связанный, хотя уже в 1918 Бунин заявлял жене, что «Придет день, я восстану открыто на него. Да не только, как на человека, но и как на писателя. Пора сорвать маску, что он великий художник. У него, правда, был талант, но он потонул во лжи, в фальши».
Горький же записывает тогда же в дневнике: «Очень плох И.А. Бунин в своих «Окаянных днях». Бунин — умен по природе, достаточно образован. Видеть его в состоянии столь болезненного бешенства и обидно, и противно. И жаль художника. Пропал художник».
А КОГДА-ТО ДРУЖИЛИ РЯДОМ СИДЕЛИ
Как-то обходился Бунин без публичного оскала в сторону Горького в 1920-ых? Два эмигранта просто не встречались. Но вот опять запахло большими деньгами и Бунина понесло. Он, Горький, Шмелев и Мережковский шли претендентами на Нобелевскую премию по литературе. Именно в этот период Бунин разинул рот на бывшего друга да больше не закрывал. Он развенчивал миф о босячестве Горького; вспоминал роскошный банкет в ресторане после премьеры «На дне»; чехвостил «Песню о Соколе» и «Мои университеты».
Уехавший в СССР Горький не отвечал, хотя к его услугам была вся советская пресса, готовая пнуть эмигранта, получившего Нобелевку. Горький просто занес в дневник еще одно откровение, и по точной ехидности оно перекрыло всё брюзжание Бунина.
«Читал «Заметки» Бунина и вспомнил тетку Надежду, вторую жену дяди моего Михаила Каширина. Дядя и его работник били бондаря, который, работая в красильне, пролил синюю «кубовую» краску. Из дома на шум вышла тетка и, схватив кол, которым подпирали «сушильные» доски, побежала, крича:
— Ну-те-ко, постойте-ко, дайте-ко я его…
На Бунина тетка Надежда ничем не похожа была, — огромная, грудастая, необъятные бедра и толстейшие ножищи. Рожа большая, круглая, туго обтянута рыжеватой, сафьяновой кожей, в середине рожи — маленькие, синеватые глазки, синеватые того цвета огоньков, который бывает на углях, очень ядовитые глазки, а под ними едва заметный, расплывшийся нос и тонкогубый рот длинный, полный мелких зубов. Голос у нее был пронзительно высокий, и я еще теперь слышу ее куриное квохтанье:
— Ко-ко-ко-ко…»
Странно, конечно, что все время выступавший против достоевщины «человека из подполья», Бунин именно как подпольный человек себя вёл.
Ладно, время все равно вывело в классики.
И его, и Горького.
