Балканская Освободительная… или Путь на Голгофу
О положении славянских народов в Османской империи, конечно, знали в России лучше, чем в странах Западной Европы, но даже здесь не сразу поверили в то, что творилось в Болгарии после подавления там в 1876 году антитурецкого восстания… В Петербурге было получено письмо экзарха Болгарской церкви Антилы:
«Если Его Величество Всероссийский император не обратит внимания на положение болгар, не защитит их теперь, то лучше их вычеркнуть из списка славян и православных, ибо отчаяние овладело всеми». Было убито тридцать тысяч человек, не принимавших в восстании никакого участия, даже подчас и живших вдали от мятежных районов; судьба многих тысяч семей беженцев оставалась неизвестной.
И уже ко всему русскому народу воззвал патриарх болгарской литературы Иван Вазов:
Народ зовет единокровный:
К своим приди.
Что предначертано — исполни,
Завет великий воплоти!
Завет о спасении московцами записан в древней «Истории славян и болгар» Хелендарского, его в Болгарии, по словам поэта, «одно поколенье другому вручало». Однако… Истинно, что настоящий поэт пророк: в следующем стихотворении Вазова — и радость при виде «московцев», и тревога за них, печаль:
То сильная Россия пришла на
бранный пир
Во времена лихие —
Чтоб кровью, как Мессия,
Из рабства вырвать мир.
Да, так: «…кровью, как Мессия»! А название стихотворения — «Голгофа».
С точки зрения «здравого смысла» войны этой не должно было быть… Ни по причинам собственно военным, так как наложенный на Россию державами Западной Европы (после Крымской войны) запрет иметь на своем, Черном море военные корабли утратил силу после позора войн и восстаний тех лет в самой Западной Европе. Ни по причинам территориальным: историческая Россия тогда уже состоялась, включив в свои границы христианское население освобожденных из-под османского гнета юга Украины, Армении, Грузии и Молдавии. Оказывается, «совсем не нужна была нам эта война» и на взгляд тех, кто ныне впал в скуку упреков в неблагодарности… Я имею в виду прежде всего самих болгар. Забыв заветы своих предков о вечной дружбе с русскими, сегодня они вступают в военный блок государств, атомные ракеты которого нацелены отнюдь не на террористов.
Среди всех этих, возможно, и вполне здравых взглядов нам, в большинстве неверующим, трудно понять взгляд наших предков на необходимость этой войны — с христианской точки зрения.
Право защиты православного вероисповедания подвластных Турции христианских народов — жертвенное право! — было завоевано Россией в трех с нею войнах, с 1768 по 1812 год (все три подряд начинала сама же Турция). Стамбул признавал это право лишь в отношении тех народов, которые в результате очередной русско-турецкой войны получали наконец, хотя бы пока и в составе Османской империи, право на автономию. Сначала это были греческий и сербский народы, затем румынский (сербский же народ Черногории, отклонив предложение католической Европы о защите его в случае перехода в лоно католической церкви, пятый век продолжал тогда в своих горах борьбу с турецкими захватчиками).
Нельзя отрицать, что Греция свою независимость обрела не только в результате русско-турецкой войны (1828—1829), нет, в освобождение этой колыбели европейской культуры внесли свой вклад и Англия, и Франция… Но именно Греция, в лице своего первого президента, выступила против начавшегося тогда извращения в глазах европейской общественности роли России на Балканах. В 1830 году, отвечая на упрек австрийского министра Прокеша в «излишних симпатиях к России», Иоанис Каподистрия заявил, что, хотя русской армии и не было в Греции, восставшей против бесправного «членства» в составе Османской империи, свою свободу православный греческий народ обрел главным образом «благодаря русским победам» над этой империей.
Однако в бескорыстие позиции России, выступавшей с середины 70-х годов со все более решительными заявлениями о недопустимости дальнейших притеснений христианского населения Болгарии, Боснии и Герцеговины (по сути, это уже были предупреждения о возможной войне), поверили лишь православные христиане, в том числе, конечно, христиане Восточной Европы… Собственно, если мы в наших разговорах не называем Европой ее российскую половину, значит, до сих пор соглашаемся с тем, как обозначали ее западноевропейские картографы Средневековья — Tatarien… Под именем Tatarien — едва выживала вся восточная (православная) половина христианства, и надо было уже нашему соотечественнику Николаю Чернышевскому подхватить этот отстраненно западный взгляд на ее историю, на сугубо христианское сочувствие русских своим балканским единоверцам, чтобы напечатать в «Современнике» о «недостойных свободы народах»: «Неужели турецкие славяне нуждаются в чьей-либо помощи? Если бы так, они были бы племенами, не заслуживающими ничьего сочувствия, столь же еще недостойными свободы, как индусы».
«Просвещенные мореплаватели» и гибель Павла Первого
Удивительно было для образованного россиянина это нежелание понять истинные цели Запада, якобы охваченного тревогой в связи с «экспансией России на Балканы и в Средиземноморье». Вспомним здесь хотя бы один из эпизодов такой «тревоги».
…Явление на Средиземноморье не столько военных, сколько купеческих российских судов встревожило Англию еще в XVIII веке: к доминирующей здесь роли своих торговых компаний она уже привыкла. Еще бы, конторы российских купеческих товариществ, специально создаваемые для «южного негоциантства», появились в Москве, Петербурге, Варшаве, Киеве, Туле, Нижнем Новгороде, Ирбите… Значит — было что им, российским купцам, везти в регион, в котором «сходились на ярмарку» сразу три континента: Азия, Африка и Европа. Вдруг, в довершение этой английской «тревоги», император России Павел Первый становится протектором Мальтийского рыцарского ордена, и, таким образом, Мальта (а ее еще со времен финикийцев считали ключом ко всей средиземноморской торговле) должна была перейти под российский протекторат. В энциклопедических справках о Павле Первом, даже в самых кратких, непременно речь о его «самодурстве»!
Да, этой чертой характера Павел первый не был обделен, но проявлялась она прежде всего в отношении тех, все еще занимающих высокие должности екатерининских вельмож (как правило, англоманов, членов масонских лож), исходящую опасность от которых Павел чувствовал, что называется, кожей… Именно их руками английская агентура убила не только самого русского императора и завязавшуюся тогда дружбу с наполеоновской Францией, но и всю столь важную для России средиземноморскую торговлю. Сама Мальта была захвачена англичанами под предлогом «прекращения волнений среди местного населения», обычно в таких случаях и провоцируемых английской агентурой. Под этим именно предлогом после убийства в 1831 году греческого президента Иоаниса Каподистрии вмешались англичане во внутренние дела Греции — и был совершен (разумеется, «руками самих греков») государственный переворот, в результате которого вместо дружественной монархической России республики в Греции была установлена монархия, политически сориентированная на Запад. И опять общественное мнение в странах Западной Европы, или, как они тогда гордо именовали себя, в «шестой великой державе», ничего предосудительного для Англии в этом событии не увидело: «просто» оно страну Древней Эллады желало лицезреть в «клубе западных держав». Но ведь Греция также и прямая наследница великой культуры Византии — и в национальном, и в географическом отношении…
Нет! Известно, как решительно выступил Запад против возвращения Европе такого центра православного греко-славянского мира, каким был (и мог стать опять) Константинополь. И уже на случай «новой Крымской войны» стали готовить «державу общественного мнения»: внушать ей тревогу о привнесении Россией в жизнь балканских народов «собственных деспотических порядков» (видимо, «порядки» Османской империи показались более предпочтительными). Например, обвинения в «жестоком гнете российской цензуры» эта «держава» выдвинула на полвека раньше «безгрешных» в этом отношении советских обвинителей… Однако в связи с титулованием последними некоторых русских литераторов (Чернышевского, Писарева, Салтыкова-Щедрина, Добролюбова) великими демократами возникает вопрос: как же они стали ими под таким гнетом? То есть, разумеется, никакая цензура не могла «разрешить», например, такие ходившие тогда в списках стихи:
Иди и гибни безупрёчно…
Умрешь не даром — дело прочно,
Когда под ним струится кровь!
Англичане одобряют убийство русского генерала
…Еще бы разрешить призыв к таким «делам»! Одни только содеянные революционер-боевиками взрывы поезда, в котором должен был ехать Александр Второй, и царского дворца унесли десятки жизней. Другой же литератор, Сергей Кравчинский (под псевдонимом Степняк-Кравчинский известен как автор романа «Андрей Кожухов»), не довольствуясь пропагандой— переложением в сказочной, «для народа», форме «Капитала» Карла Маркса (русское издание «Капитала» свободно тогда продавалось в книжных магазинах), зарезал коварно, отнюдь не на дуэли, человека (генерала Мезенцева), бежал на Запад… И вот как по этому поводу высказалась лондонская газета «Крисчен уордл»: «То, что называется преступлением у нас, нельзя таковым считать в России, там это лишь вид патриотического духа народа, который не в силах больше терпеть злодейства тиранов».
То есть все понятия о человечности и уголовных преступлениях уместны лишь в «нашей Европе», а там, в Tatarien, хороши все средства для достижения цели… Цель же тогда западных правительств была не допустить Болгарии в качестве самостоятельного государства, а когда оно все же им стало — сделать все, чтобы не было оно в добрососедстве с Россией, ибо его центральное положение на Юго-Востоке Европы могло консолидировать здесь православные народы, образовать союз дружественных России государств: Болгарии, Румынии, Греции, Сербии, Черногории...
Тем более знаменательным стало покаяние (в 1876 году) английского правительства перед редакцией лондонской газеты «Дейли ньюс» — в связи с преследованием ее за подтверждение фактов, сообщаемых русскими газетами о трагическом положении балканских славян… Это выдающееся в истории западноевропейской прессы событие состоялось благодаря обстоятельствам, первое из которых, личного характера, продолжилось обстоятельством политическим…
Впрочем, прежде чем сказать о главном виновнике этого события, корреспонденте названной газеты Макгахане (американце по происхождению, корифее тогдашней американо-английской прессы), надо отметить, что Соединенные Штаты Америки тогда еще не испытывали ревности к растущему могуществу России (начинается это только к концу XIX века) и потому в борьбе за общественное мнение не прибегали к жупелу ее «антидемократического строя». Больше того. Когда, пятнадцать лет до этого правительственный Вашингтон начал борьбу с Южными штатами за отмену рабства среди негритянского населения (почти сразу после отмены крепостного права в России), Петербург послал ему в помощь Балтийский флот, и российские парусные корабли остановили перевозку из Африки людей для работы на хлопковых плантациях, объявивших себя независимыми от рабовладельческих Штатов. Так что изначально дружественный к России американец Эвид Макгахан после его женитьбы на русской (из дворянского рода Елагиных) не мог не проникнуться сопереживанием русских «турецким болгарам». Последовала его поездка в Болгарию в качестве корреспондента английской газеты (турецкие власти разрешили ее потому, что даже представить себе не могли иного в Англии взгляда на Турцию, ибо всегда и все в мире Лондон рассматривал через призму своей выгоды. Действительно, репортажи Макгахана в «Дейли ньюс» расстраивали геополитические интересы английского правительства, однако митинги в Лондоне и других городах страны в поддержку этой гонимой газеты могли повлиять на итоги предстоящих в скором времени парламентских выборов— отсюда и это спешное правительственное покаяние перед редакцией газеты, и обещание учредить в Болгарии консульство…
Надо сказать, что после такого, чрезвычайного в истории всей мировой журналистики, события и к сообщениям русских газет о положении балканских славян стали на Западе относиться более внимательно, и общественное мнение здесь стало по отношению к России уже не столь враждебно. Французский историк Гленар, хотя все еще и уверенный в «экспансии русских на Балканы», даже пытался «понять русских»: «Все время эти сыны Севера, живущие в стране инея, снегов и льда, стремились на Юг, где процветает растительность, согреваемая животворными лучами солнца».
Более оригинальным можно считать другое соображение этого «европейца-рационалиста» (уже на «тему Российской церкви») о том, что «вероучению Восточного (православного) христианства в гораздо большей степени, чем католическому и особенно протестантскому, свойствен идеализм». В самом деле, не вдаваясь в философскую и литературную категории этого понятия, нельзя не видеть, что под идеализмом западноевропейцы чаще всего подразумевают участие в деле, сомнительном в отношении выгоды. Стоит вспомнить признание Наполеона III о том, что, объявляя в 1859 году войну Австрии в помощь восставшей против ее господства Италии, он, император, «был бы невозможным идеалистом, если бы не знал заранее, что от благодарной Италии Франция получит Савойю и Ниццу».
Что ж, могут сказать: а вы сами, русские?.. Да, призывы к завоеванию «Константинополя» и проливов у нас никогда не стихали. Однако одним только стремлением России к территориальным завоеваниям, пусть и с «сакральным» подтекстом, не объяснишь более чем двухвековую кровавую ее борьбу с Османской империей: мы попросту не могли жизнь угнетаемых османами единоверцев «оставить пока такой, какая она есть»… Так заявил английский премьер-министр по окончании Крымской войны, которую-де Запад вел ради «сохранения общепринятых законов», в данном случае имея в виду необходимость «сохранения целостности Турецкого государства». Как бы забывая при этом, что наши с Турцией войны не только помогли Западу предотвратить дальнейшее поглощение ею европейских территорий, в частности Словении и даже Триеста, но и отвоевать Галицию, Словакию, Хорватию. И вот тут-то, когда уже ни одного католического народа не осталось под владычеством Турции, озабоченная ее «целостностью» католико-протестантская Европа предоставила и дальше томиться в османском пленении народам православным — румынам, болгарам, сербам, черногорцам, македонцам: оставляя их жизнь «…пока такой, какая она есть».
Европейские демократы вооружали башибузуков
И лишь разразившиеся во второй половине XIX века войны и социальные потрясения в самой Западной Европе принудили радетелей «общепринятых законов» к нейтралитету в новом русско-турецком столкновении. Нейтралитет, однако, не помешал западным державам снабдить самым современным оружием Османскую империю, еще тогда включавшую в себя, кроме территорий современной Турции и балканских стран, весь северо-восток Африки и все (в том числе аравийские) страны Ближнего Востока. Со всех этих народов Стамбул жестко собрал налоговые недоимки, обязав экипировать призываемых из них солдат; в ход пошла личная казна султана (многолетние накопления от поступлений десятой части всех налогов); были проданы остров Кипр, принадлежавшая Турции часть акций Суэцкого канала; у Франции взяты кредиты для покупки у германской компании Круппа новых (стальных) орудий, у Франции — ружей, усовершенствованных в ходе последних европейских войн. Российская же артиллерия в большей своей части была еще «медной», а тульские «берданки» значительно уступали в дальности стрельбы. Лучшие в мире французские инженеры-фортификаторы помогли возвести в турецкой части Европы такие крепости-редуты, у которых затем сложат головы многие тысячи русских солдат (только у одной Плевны — двадцать восемь тысяч!..). Под убаюкивающие разговоры о «мирном решении балканского вопроса» Турция отмобилизовала огромную армию, в то время как в России для ведения этой войны была объявлена лишь «частичная мобилизация».
Отношение к грядущей войне стало в России своего рода полем сражения за интеллигенцию — сражения ее революционно-демократического крыла с защитниками государственного строя и религии. О том, как относился к защите «турецких славян» Чернышевский, здесь уже говорилось (см. его статью «Бестолковость народа»), и какой уж тут мог быть разговор о «защите единоверцев» у другого демократа — Писарева, если он «дряхлую религию» своего народа определил в качестве — опять же! — «дряхлых стропил официальной нравственности»… Наши великие демократы боялись, что победа в этой войне, освободительной не только в национальном, но и в религиозном отношении, сплотит народ с Главой Церкви и Государства.
Зато другой русский человек, чье имя в сравнении с названными деятелями вспоминаем ныне гораздо реже (в печати в настоящем году никто не вспомнил о его 180-летней годовщине), Иван Аксаков, сказал об этой войне: «Болгарское государство крещено русской кровью, а потому не должно, да и не может никогда стать русскому сердцу чуждым».
Историк и публицист, поэт и философ, руководитель Славянского комитета, поборник всеобщего духовного объединения славян («папой славян» называли его даже католики Словении и Словакии)! Роль этого русского христианина в том, что именно такое крещение состоялось, была и огромной, и тяжелой одновременно. Ибо тяжел был тот жертвенный крест, который понес русский народ ради спасения болгарского народа. И болгары вполне понимали, какую ответственность берет на себя тот, кто всей силой своего авторитета, принадлежавшего ему в России, призвал русских к этому кресту (поначалу новой войны с Турцией не хотел и сам российский император). А потому с ним, с этим известнейшим тогда во всем мире славянином, средостение (духовное родство) было у них такое, что после войны, когда они было подумали, что сами выберут себе монарха, многие из созданных в Болгарии «избирательных комитетов» выдвинули на занятие престола кандидатуру этого славянина. Разумеется, что это выдвижение не более чем исторический казус, однако заявление будущего болгарского монарха Фердинанда Кобурга о том, что он до конца жизни останется в лоне воспитавшей его Церкви, хотя и «сделало» ему честь как католику, но отнюдь не придало его православным подданным уверенности в решении их проблем… Прямым следствием царствования прогермански настроенной династии Кобургов стало участие Болгарии в Первой мировой войне на стороне Германии и потеря в результате этой войны почти четверти своей территории.
Что же касается Ивана Аксакова, надо сказать, что такие личности, как этот первый общественный деятель России, могут состояться в истории, прежде всего будучи востребованы своим народом, могут «произрасти» из определенного в развитии этого народа времени. Заслуги его как поборника великой крестьянской реформы, его подвижничество в славянском деле, — все в жизнедеятельности этой личности соединилось с удивительным тогда в истории России переплетением двух славянских освобождений — русского крестьянина и болгарского народа.
Еще рядом было время, когда потомственно благородный слой русского общества все никак не мог освободиться от потомственного позора рабовладения. Но если один из персонажей Шекспира считал, что «любое время — время для всего», то совсем не случайно русский поэт Апполон Григорьев возразил: «Время — на все, что происходит!»
Развитие российского общества и российского государства позволяло наконец отменить прежние отношения между землевладельцем и земледельцем. Время освобождения русского крестьянина пришло, оно облегчило души лучшей части российского дворянства.И пришло время освободить других христиан…
Однако и здесь наблюдалось единомыслие наших, отечественных, и западных реалистов: прежде чем вмешиваться во внутренние дела «самодержавно-султанской» Турции, надо, мол, устроить дела у себя дома, в «самодержавно-царской» России.
Что ж, пусть этот спор остается открытым до сих пор. Спор о том, насколько решение России вмешаться в трагедию иностранных христиан опередило решение ею собственных внутренних проблем. Однако вставал вопрос, на который тогда ни наша демократическая интеллигенция, ни общественность Запада так и не дали ответа... А именно. Если, как считали там, на Западе, столь уж совершенен в сравнении с самодержавным строем России был государственный строй Англии, Франции и, в «лице» Сардинии, Италии, то есть стран, которые двадцать лет назад с оружием в руках вмешались во внутренние дела России, то почему же они теперь «по моральному праву либерального, гуманного устройства» своих государств не вмешались в «дела» султанской Турции, чтобы остановить геноцид болгар после подавления их восстания турецкими войсками?
Репортажи Макгахана в английской газете были страшны своей документальностью, излагаемыми в них фактами. Вот только два из них:
«…Чевкет-паша, который сжег селение Татар-Базарджик и умертвил почти всех его жителей, получил высокое назначение при султанском Дворе». «…Капитан Ахмет-ага, будучи во главе отряда башибузуков (турецких ополченцев), умертвил восемь тысяч жителей города, далекого от мест антитурецких восстаний — Батака. Еще до начала уничтожения жителей... из города было выведено двести молодых девушек, их заставляли плясать, насиловали, а потом всех убили, свалив трупы гнить под солнечным зноем. Так вот… Этот именно Ахмет-ага был произведен в паши и назначен членом комиссии, учрежденной по настоянию России для разбирательства злодейств, совершенных… башибузуками!»
…И что же? Западные правительства официально выражали сочувствие страданиям «восточных христиан» — и ничего для облегчения этих страданий не делали.Нет, в отличие от седой давности крестоносных походов Европы для освобождения Гроба Господня (устроенных Римским Престолом для подъема потухающего тогда в Западной Европе христианства), никто теперь не призывал к крестовому походу против мусульманского мира — речь шла не об объявлении войны всему исламизму, а о вооруженном сопротивлении тому исламизму, который угнетает другие религии и народы.
Православное братство
Именно так — историческим было удивительное, поражающее католические народы Европы, из века в век занятые кровавой борьбой друг с другом, единство православных народов. Это теперь мы, православные, теряем единство — потому что теряем Христа. Но тогда... Тогда именно те народы, которые еще до разветвления христианства на западную (католическую) и восточную (Православную) церкви, строили свои первые храмы: греки — в Константинополе, македонцы — в Охриде, сербы — в Косово, болгары— в Средеце, будущие украинцы и белорусы —в Киеве и Полоцке, русские — в Великом Новгороде, посвящая их Софии!
Известны две Софии, принявшие за исповедание гонимого в первые века христианства мученический конец: одна была обезглавлена в Египте, другую в Риме «казнили горем»: на глазах убили дочерей (Веру, Надежду, Любовь), после чего она умерла. Но православные народы Византии, а затем и будущие народы древней Руси «софийские» иконы и храмы посвящали не этим святым, а Софии — Премудрости Божией, дивной ипостаси Бога Живого. И видели себя с Ним и друг с другом едиными.
Вот и болгары, находясь в неволе у пришедших с Востока завоевателей, переименовали город Средец на Софию после одоления восточных завоевателей русской ратью на поле Куликовом… Соединив надежду на Премудрость Божию с верой в будущее свое спасение.
Не было в России такой волости, где бы не доживал свой век солдат «турецкой войны» — престарелый ли солдат войны предыдущей или совсем еще молодой калека, вернувшийся в родительский дом с очередной из этих почти бесконечных войн. Означало это и то, что память о тех сродниках, которые сложили головы за «турских христиан» («положити души за други своя»), не умирала в поколениях русских, украинских и белорусских крестьян.
Кстати, об этом вроде как непонятном «простому человеку» выражении на церковнославянском языке... Язык этот понимали православные тысячу лет — в тысячах своих храмах. Понимали сердцем… И, по свидетельствам участников той войны, солдаты из этих трех народов, находясь в госпиталях, просили грамотных своих товарищей и сестер милосердия читать им Евангелие именно на церковнославянском. К тому же особенно этот язык похож был на язык народа, который они пришли спасать. К тому же, добавим здесь, это язык вероисповедания всех православных славянских народов, язык их единения.
Истинно, что волна христианской любви захватила тогда все без исключения слои русского общества... Что еще можно сказать о нравственной сути Балканской Освободительной войны 1877—1878 годов, если добровольно, в качестве сестер милосердия, вызвались на нее три тысячи женщин! Если даже поэт, «далекий всякой политике», Яков Полонский откликнулся на «Голгофу» болгарского поэта:
Русь не была бы никогда
Такой великою Россией,
Когда б она была чужда
Любви, завещанной Мессией.
