Форум В шутку и всерьёз |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Форум В шутку и всерьёз » Литература » Любимые стихи
"За что вы любите мужчин?" -
Спросил я женщину в саду.
"За мудрость вспаханных морщин, -
Она ответила, вздохнув, -
За буйный гнев и добрый нрав,
За то, что он всегда не прав.
За то, что засыпает с ней,
А бережет моих детей.
За то, что сыплют перец в щи, -
За это я люблю мужчин.
А вы за что любили нас?" -
Спросила женщина смеясь.
Я долго думал и сказал:
"За то, что знал вас и не знал".
А. Розенбаум
Под жестокой рукой человека
Чуть жива, безобразно тоща,
Надрывается лошадь-калека,
Непосильную ношу влача.
Вот она зашаталась и стала.
"Ну!" - погонщик полено схватил
(Показалось кнута ему мало) -
И уж бил ее, бил ее, бил!
Ноги как-то расставив широко,
Вся дымясь, оседая назад,
Лошадь только вздыхала глубоко
И глядела... (так люди глядят,
Покоряясь неправым нападкам).
Он опять: по спине, по бокам,
И вперед забежав, по лопаткам
И по плачущим, кротким глазам!
Все напрасно. Клячонка стояла,
Полосатая вся от кнута,
Лишь на каждый удар отвечала
Равномерным движеньем хвоста.
Это праздных прохожих смешило,
Каждый вставил словечко свое,
Я сердился - и думал уныло:
"Не вступиться ли мне за нее?
В наше время сочувствовать мода,
Мы помочь бы тебе и не прочь,
Безответная жертва народа,-
Да себе не умеем помочь!"
А погонщик недаром трудился -
Наконец-таки толку добился!
Но последняя сцена была
Возмутительней первой для взора:
Лошадь вдруг напряглась - и пошла
Как-то боком, нервически скоро,
А погонщик при каждом прыжке,
В благодарность за эти усилья,
Поддавал ей ударами крылья
И сам рядом бежал налегке.
Н.А.Некрасов, 1858 год
Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
- Лошадь упала!
- Упала лошадь! -
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные...
Улица опрокинулась,
течет по-своему...
Подошел и вижу -
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте -
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь".
Может быть,
- старая -
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось -
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
В.В. Маяковский, 1918 год
Михаил Лермонтов
«Валерик»
Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? — ничего!
Что помню вас? — но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.
И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работы голове...
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик — и снова все вокруг
Затихло... но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить? — что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли — Дай огниво!
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... легкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен! — Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка...
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет...
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
Спасите, братцы. — Тащат в торы.
Постойте — ранен генерал...
Не слышат... Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые...
И тихо плакали... потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел я недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня? — Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать? — зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? —
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..
Стихотворение обращено к возлюбленной М. Ю. Лермонтова В. А. Лопухиной.
Игнорируя горшок,
Гадит кот у двери:
Жрал стиральный порошок,
Вот теперь и серет.
Надо тапком бы его:
«Ах, ты, мол, паскуда!»
Я лежу. И ничего
Делать с ним не буду.
Не побью. Ну, разве, вот,
Гляну с укоризной…
Он ведь мне не просто кот,
Он мне друг по жизни.
Он смотрел, как от меня
Женщины уходят,
То рыдая, то кляня,
То жалея, вроде.
А теперь мы с ним одни,
До конца, пожалуй…
Тянутся пустые дни
Чередой усталой.
Если к нам тоска придёт,
Затеваем пьянку:
Я коньяк хлещу, а кот
Лижет валерьянку.
Мы зальём печаль–тоску
Под «Скорпов» баллады
И уснём: я на боку,
Кот клубочком рядом.
Жизнь приемлема вполне,
Мы с котом стареем.
Счётчик тихо крутит мне,
А ему – быстрее.
Через пару лет помрёт –
Схороню, поплачу.
…Сри спокойно, бедный кот,
Гадим – живы значит.
@кинулипоасе
НЮСЯ
Ольга Шведова
Умирает моя собака.
Тихо так, ни стона, ни звука.
Она даже не может плакать.
Боль в глазах ее, страх и мука.
Угасает сердечко собачье.
Чем помочь я могу, что умею?
Я вот только сижу и плачу,
Только рядом сижу и жалею.
Моя милая рыжая Нюся…
Где же Бог? Что же он не вмешается?!
Бог, ты слышишь?! Тебе молюсь я.
Ну за что моя Нюся так мается?
Ведь она - что ребенок безгрешный.
Так за что же ей столько страдания?
Пожалей ее, Бог, и утешь ее,
Дай покоя живому созданию.
Эта ночь впереди еще длинная.
Свет в прихожей. Миска с водой.
Шприцы и ампулы с витаминами.
Воздух полон болезнью чужой.
Умерла этой ночью собака.
Тихо так, ни звука, ни стона.
А в глазах столько муки и страха…
Их быстрее, чем нас хоронят.
Тучи хмурятся серые-серые,
И дождинки, как слезы, капают
В почерневшую землю осеннюю,
Где затихла моя собака.
Время лютых псов
Ольга Шведова
Четыре мордатых питбуля
Перед хозяином на поводке.
Их зубы вернее пули-
Тонна давления в каждом клыке.
Их лапы уверенно топают
по жизни, раскрывшей ладони
неровными, темными тропами.
Попробует пусть кто-то тронет.
Разорвут миллионами пастей.
Налетят, растерзают, сожрут.
Не страшны им любые напасти.
Стерпят все, но свое заберут.
И отнимут немного чужого,
Унесут в своих крепких зубах.
Им не надо роста большого,
Им не надо света в глазах.
Их лелеяло время новое,
Заточило им злобой клыки,
Заковало их плечи злобою,
От того они так широки.
Эти псы собираются стаями
И по жизни прут напролом.
Они ее на колени поставили.
Им плевать, что придет потом.
Их «сегодня» крепко и налажено,
А их «завтра» может не быть.
Пса любого в подъезде загаженном
Могут быстро и тихо убить.
Им на смену появятся новые
Стаи наглых и лютых зверей.
Так же злобой их плечи закованы,
Так же нет для них стен и дверей.
Нам судьба наша выбор оставила,
Но перевесило чашу весов,
Воцарилось и пасти оскалило
Время наглых и лютых псов.
Волчица
Ольга Шведова
Где сквозь камни рассвет сочится,
И в лес врывается утро без спроса,
Там в логове матерая волчица
Спит, сопя сухим, горячим носом.
Где-то сгинул твой волк, седая…
Подросли и ушли волчата.
Ты грустишь, в тишине вздыхая…
Вот и старость твоя начата.
И глаза уж не те, и лапы,
И как раньше не слышат уши,
И болезнь то придет нахрапом,
Да как схватит, да как придушит.
Ты когда-то кормила стаю.
Ты весь лес в сером страхе держала,
Но однажды сказав: «Умираю»,
Ты ушла и на лапы упала.
Ты исчезла, чтоб слабость не видели,
Ты подолгу ночами стонала…
Ах, лишь бы жалостью не обидели,
Лишь бы начали сами сначала.
Волки скоро тебя забудут-
Желтоглазую, грозную, серую.
Вожаки у них новые будут
И навряд ли в тебя уверуют.
Только ты, растворяясь в тумане,
Белым облаком в ночь поднимаясь,
Ты позволишь себе на прощание
Зарыдать и завыть, не скрываясь.
Напоследок, в ночь эту тихую,
Как обычно, на холм забираясь,
Затянуть свою песню дикую,
С теми, кто позабудет, прощаясь.
Годы мчались над лесом и мчались.
…было все- и цветы, и гроза.
И смотрели с неба, печалясь,
Твои желтые волчьи глаза.
Барбоскина верность
Ольга Шведова
Беломордая вьюга в форточку
выла, как раненая медведица.
Старый пес у порога на корточках
Под собой отогрел гололедицу.
Я звала его ноченькой долго,
Теплым хлебом манила к дому.
Но от родного не шел он порога
И двери запертой к свету чужому.
Ждал хозяина старый Барбоска.
Ждал и выл вместе с раненой вьюгой.
А вчера под худою березкою
Закопали барбоскина друга.
Видно, был человеком хорошим он,
Только спьяну да в бок пером.
Под ресницами запорошенными
Собачьи слезы мне рвали нутро.
На руках унесла я Барбоса
к дому теплому в лютый час.
Отморозил он лапы босые.
Мокрой шерсти круги у глаз.
Он печально на коврике съежился
И не тронул всю ночь молока.
Зима на окнах чертила художества…
Бил буран, тяжелей молотка.
Старый пес спал тревожно и вздрагивал.
От печального сна нос сухой,
Будто кто до морды дотрагивался
Дорогой дружелюбной рукой.
Вьюга сникла, и утро серое
Расстелило по комнатам свет.
Не проснулся Барбоска верный,
Он ушел за хозяином вслед.
Политикам
Ольга Шведова
(только подлым)
Вы, поганцы, нас загнали в стойло.
Как скотину вы туда загнали нас.
Вам- поганцам ни копеечки не стоило
Своей совести последний выткнуть глаз.
Что же вы наделали, паршивцы?
Где закон? Где правда? Где покой?
Кто подлее вас распорядится
Нашей бедной перемученной страной?
Нашей обескровленной, распроданной
Кто поможет голову поднять?
Вы сулите счастье всенародное…
А к черту вас, идите подметать.
Подметать страну навроде комнаты.
Не одним же нам дерьмо хлебать
Из разбитой лодки в грязном омуте!
К черту вас! Идите подметать!
Белые лошади
Ольга Шведова
1
То было в незапамятное время,
Когда Алтай простором был богат.
Там первых полудиких тюрок племя
Поставило свой первый каганат.
Безумные, жестокие законы
Царили в каганате той порой,
Когда с мужьями хоронили жен их,
И жаждал жертвы бог над головой.
Коня вели под гору, где в пещере
Его хозяин мертвый возлежал
С смертельною кровавой раной в черепе
Свою последнюю он битву проиграл.
Свои последние он не отдал поклоны,
Он замертво в бою упал с коня.
… в пещере на коленях выли жены-
На мокрых лицах отблески огня.
Они рыдали не от тяжести потери
Навек любимых умерших очей.
Они рыдали, не желая верить
В неотвратимость участи своей.
И в ужасе друг к дружке прижимаясь,
И лютой злобою умершего кляня,
Они с надеждою и страхом расступались,
Вперед пуская белого коня.
Хозяину он был милее женщин,
Роднее братьев, преданней друзей.
Он был уздою золоченою увенчан,
Украшенною россыпью камней.
Он от рождения к своему хозяину
Привязан лошадиною душой.
И отступить теперь нельзя ему,
Ведь он не знал беды своей большой-
Беды, что полюбил он человека,
В бою спасал от смерти и от ран.
И что теперь отныне и вовеки
С хозяином разделит он курган.
Горбатый тюрок был палач давнишний
С изъетым оспою, зашрамленным лицом.
Он по пещере взад-вперед ходил неслышно,
Помахивая в воздухе клевцом.
Тем небольшим оружьем ритуальным,
Которым только он владеть и мог.
О чем он думал в этот миг печальный,
Когда свершению ритуала будет срок.
И вот исчезло солнце под горою,
Окрасив запад в розовый огонь.
Упершись в камень сильною ногою,
Стоял перед горбатым белый конь.
Он ждал, он понял все с начала
И был готов принять удар клевца.
Но лишь глаза молитвою кричали
от ужаса грядущего конца…
Давно исчезло солнце под горою.
Горбатый шел и слезы вспомнил он…
Упершись в камень сильною ногою,
стоял перед глазами белый конь.
2
Был долгий день. Земля изнемогала.
Гранаты взрывами ей вспарывали вены.
По пашням и полям война шагала,
По травам сапогами здоровенными.
Но стихли выстрелы, и сталь в ночи остыла.
И в поле лег опасливый покой.
Там призрачная белая кобыла
тревожит травы жилистой ногой.
Она жила в соседней деревушке,
В полуразрушенном окраинном хлеву,
Где по соседству мухи да лягушки,
И гладь болотная виднелась сквозь траву.
Она ходила по ночам усталая
На это поле много дней подряд.
Здесь были заросли крапивы разудалой,
А за крапивой рос колхозный сад.
Был пруд большой и низкий перелесок,
И шепот камышей под ветерком,
И звонкий ручеек девичьих песен.
И у окраины знакомый ветхий дом.
Где стойло теплое из досок во дворе,
Что сторожила кнопка-собачонка.
Там радость первая на мартовской заре
Коснулась вымени губами жеребенка.
Так дни текли. Так жизнь хотела жизни.
Подрос гнедок, заботой окруженный.
Но где-то болью передернуло отчизну,
И сотни тысяч в строй вооруженный
Стали на призыв плечо в плечо.
В живых сердцах смертельная тревога.
Земля и небо запылали горячо,
Так горячо, что жарко стало Богу.
И выжгло землю. И затихло поле,
Держа десятки мертвых тел в своих ладонях.
Здесь им приют, последний здесь покой им.
Им грома колокол заупокой отзвонит.
Бродила лошадь по сгоревшей пашне,
Как привидение белое в тумане.
Одна…и в мыслях день вчерашний.
Одна… и жизнь, как в наказание.
Ведь судьба-злодейка не оставила
Капли смерти для кобылы белой.
Смерть чужую чувствовать заставила,
Глядя на мальчишек- бойких, смелых…
Она их лица трогала губами,
Дыхание приближая к их глазам,
Как матери, что исходя слезами,
целуют лица безответным сыновьям.
Одиночество, тоску и смерть ребенка
Она узнала и вовеки не забыла,
Когда над мертвым телом жеребенка
СЕДОЮ стала ЧЕРНАЯ кобыла.
Не обижайте их...
Ольга Шведова
Не прогоняйте прочь бездомных кошек,
Не прогоняйте пса, метущего хвостом.
Оставьте на пороге горстку крошек,
А в ночь морозную пустите в дом.
Не забывайте птицу в лютый холод,
Рассыпьте зерен у окошка в лютый час.
Спасите умирающих от голода.
Спасите их, и не убудет с вас.
Не бейте под живот больного зверя,
Как человека беззащитного поддых.
Не закрывайте перед их болезнью двери.
Пожалуйста, на обижайте их.
Последнее стихотворение Леонида Филатова
Великолепный актер Леонид Филатов перед смертью подолгу лежал в больнице. После тяжёлой операции он мог сразу умереть, но продержался еще несколько лет – возможно, благодаря своей любимой внучке Оле, о которой на больничной койке написал такое светлое стихотворение:
Тот клятый год уж много лет,
я иногда сползал с больничной койки.
Сгребал свои обломки и осколки
и свой реконструировал скелет.
И крал себя у чутких медсестёр,
ноздрями чуя острый запах воли,
я убегал к двухлетней внучке Оле туда,
на жизнью пахнущий простор.
Мы с Олей отправлялись в детский парк,
садились на любимые качели,
глушили сок, мороженное ели,
глазели на гуляющих собак.
Аттракционов было пруд пруди,
но день сгорал и солнце остывало
И Оля уставала, отставала
и тихо ныла, деда погоди.
Оставив день воскресный позади,
я возвращался в стен больничных гости,
но и в палате слышал Олин голос,
дай руку деда, деда погоди…
И я годил, годил сколь было сил,
а на соседних койках не годили,
хирели, сохли, чахли, уходили,
никто их погодить не попросил.
Когда я чую жжение в груди,
я вижу как с другого края поля
ко мне несётся маленькая Оля
с истошным криком: дедааа погодии…»
И я гожу, я всё ещё гожу
и кажется стерплю любую муку,
пока ту крохотную руку
в своей измученной руке ещё держу.
Ну... Не скажу, что любимые... Но, заинтересовало...
И.Бродский
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
“время покажет Кузькину мать”, руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченный изотопом, -
жовто-блакитный реет над Конотопом,
скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром, что без креста, но хохлам не надо.
Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы медля строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!
Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире,
по адресу на три буквы, на все четыре
стороны. Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть - так сообща, путь выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!
Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
кожаными углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
нам, подавись вы жмыхом и колобом, не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом?
Вас родила земля, грунт, чернозём с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Это земля не даёт вам, кавунам, покоя.
Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!
Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьёмся. А что до слезы из глаза -
нет на неё указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придёт и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
И, главное, написано в 1991-м...
Театр теней
Наталья Доровская Артеменкова
Положив под язык немоты леденец валидольный,
ненадолго еще задержусь у порога... И скоро,
пожимая плечами, опять залюбуюсь невольно,
обаянием пьесы и тем, как играют актеры.
Как изящно-уродливо тени танцуют. И двое
из теней прорастают, бездумно, как дикие лозы -
исхлестать и изнежить ...И сердце взорвется от воя,
и внутри пустота захохочет беззвучно сквозь слезы…
Что слова? Как цветные штрихи в полотне гобелена,
повторимы и неповторимы, щедры и убоги…
Эти двое теней - беглецы из постылого плена -
сумасшедшие, мудрые и беспощадные боги...
Но холодние руки озноба ныряют под свитер.
Им никто не указ, им не нужно моё приглашенье.
Злая стая ворон, состоящая в траурной свите,
налетит...Похорон не отменит ничье воскрешенье.
Чем мы заняты? Жизнью и смертью. И стоит ли браться
описать, будто летопись, смысл совершённого жеста -
появленья веселого, легкого, пьяного братства,
и влечения в черно-багровых оттенках инцеста…
Это так одинаково, так ни на что не похоже,
это как одеяло, сокрытое в пододеяльник...
Осязаемость слов до скольжения ткани по коже -
как движение душ от намерений и до деяний.
Как мгновенный порыв сквозняка от окна до порога,
разрезает гортань коридора - спасти от удушья -
Из томленья, из страха, из сладкого плена порока -
я люблю тебя - вырвется и захлебнется. Не слушай.
Потому что уменье не слышать, важнее, нужнее, чем - слышать,
Милосердней прощенья и дружественней соучастья…
Дай мне шанс незаметно оплакать, и все-таки выжить,
Воспринять эту мертворожденность как горькое счастье.
Не смотри, как пишу тебе письма, и тут же стираю,
и пытаюсь себя растворить в остывающей ванне,
как ломаются ногти, когда вместе с кожей сдираю
всю полынную горечь бесплотных твоих целований,
как меня разорвут ошалевшие кони печали,
разделяя обратно миры мои - горний и дольний...
Я исчезну с рассветом, уйду, пожимая плечами,
Положив под язык немоты леденец валидольный.
Последнее стихотворение Эльдара Рязанова, написанное им в больнице
В старинном парке корпуса больницы,
кирпичные простые корпуса...
Как жаль, что не учился я молиться,
и горько, что не верю в чудеса.
А за окном моей палаты осень,
листве почившей скоро быть в снегу.
Я весь в разброде, не сосредоточен,
принять несправедливость не могу.
Что мне теперь до участи народа,
куда пойдет и чем закончит век?
Как умирает праведно природа,
как худо умирает человек.
Мне здесь дано уйти и раствориться...
Прощайте, запахи и голоса,
цвета и звуки, дорогие лица,
кирпичные простые корпуса...
30-летняя психолог, мать двоих детей Светлана Бондарь, проживающая в селе Красногвардейское Ставропольского края, стала звездой интернета, благодаря своему стихотворению под названием «Ночью я чинила глобус». Стихи стали хитом соцсетей. Правда, иногда пользователи забывают указать имя автора.
Как рассказала «Комсомольской правде» сама Светлана, эти стихи она написала через пару дней после трагедии российского самолета в египетском небе.
Ночью я чинила глобус,
Словно слесарь, как хирург.
Я поймала аэробус
И вернула в Петербург.
Ничего не пишут в прессе
Про волну народных масс:
Про трагедии в Одессе,
Про Донецк и про Донбасс.
Порыбачить едут вместе
Лидеры двух крупных стран.
Башни-близнецы на месте.
Мы не знаем про Беслан.
Нет японского цунами.
Землю больше не трясет.
Нет бесплодия. А с нами
Дочь приемная живет.
В Баренцевом море гордо
Курск плывет к родной земле.
Цою пятьдесят три года.
Он дает концерт в Кремле.
Кармадонское ущелье
Снял в кино Сергей Бодров.
Лечат рак монахи в кельях.
Быстро и без докторов.
Не ведем дедов на площадь.
С сединою на висках.
Я чинила глобус ночью.
Я проснулась вся в слезах.
На что мы ...
На что мы тратим жизнь! На мелочные ссоры,
На глупые слова, пустые разговоры,
На суету обид, на злобу-вновь и вновь.
На что мы тратим жизнь...
А надо б на любовь.
Сжигаем жизнь до тла всё на пустое что-то-
На нудные дела, ненужные заботы...
В угоду обществу придумываем маски...
На что мы тратим жизнь!
А надо бы на ласки.
Мы распыляем жизнь на сумрачную скуку,
На "имидж" и "престиж",ненужную науку,
На ложь и хвастовство, на дармовую службу.
На что мы тратим жизнь?...
А нужно бы на дружбу.
Куда-то всё спешим, чего-то добываем.
Чего-то ищем всё-а более теряем;
Всё копим-золото ,тряпьё и серебро...
На что мы тратим жизнь!
А надо б на добро.
Волнуемся, кричим, по пустякам страдаем;
С серьёзностью смешной вещички выбираем.
Но сколько не гадай- всё выберешь не ту.
На что мы тратим жизнь...
А надо б на мечту.
Боимся радости, боимся верить в сказки,
Боимся и мечты, и нежности ,и ласки;
Боимся полюбить, чтоб после не тужить...
На что мы тратим жизнь?!
А надо просто жить!
Анастасия Загодина
Лана Яснова
Постепенно, но верно сужается круг –
там, где жизнь миновала свою половину,
и уже понимаешь, где друг, где – не друг,
кто в глаза тебе смотрит, кто – целится в спину.
И острей осознание краткости дней –
не растратить бы их на случайные нужды.
В центре узкого круга как будто видней,
кто близкИ, кто в кругу, кто – за кругом и чУжды.
Время жизни своей для прохожих, чужих
не хочу отбирать у любимых и близких.
Так размерностью строк управляется стих –
только нужным слогам здесь даётся прописка.
Я пишу – и нутром выверяю строку
и ещё скрупулёзней – своих выбираю:
слишком мало бывает людей на веку,
с кем – глаза завязав – можно даже по краю.
Узкий круг, нету лишних вещей в багаже,
и проходишь легко меж ненужного – мимо:
где пространства и времени меньше уже,
там себя отдаешь только необходимым.
История влюблённого бокала
Виктория Климкевич
Бокал подарен был с пятью другими на свадьбу кем-то пару лет назад.
Невеста назвала их «гостевЫми» и за стекло поставила в сервант.
Они стояли в свойственной манере, гордясь предназначением своим.
Бокал был крайним и тихонько верил, что он хозяйкой больше всех любим.
Казалось ли ему? Поди, узнай-ка. Он верен был фантазии своей,
И, словно в подтверждение, хозяйка, по праздникам, крутясь вокруг гостей,
Задерживала взгляд свой на Бокале, среди других, стоявшем на столе,
Любуясь тем, как лучики играли в заполненном напитком хрустале.
А в нём буквально разгоралось пламя, когда её изящная рука,
К нему тянулась, и она губами слегка его касалась ободка…
Однажды как-то в сумерках осенних за дверцею стеклянной он дремал.
Зажегся свет (неужто, воскресенье?), его достали. С ним - другой бокал…
Хозяин… Видно, романтичный ужин? Свеча, бутылка красного вина…
Бокал напрягся в ожиданье: «Ну же…», но в комнату заходит не она…
Он понял: в этой сцене театральной его хозяйке места просто нет.
А на его поверхности хрустальной остался от чужой помады след.
Потом, когда хозяин мыл посуду, Бокал скользнул тихонько за кровать.
И, думал: «Нет уж, мыться я не буду! Я должен ЕЙ всё это показать!»
Спустя два дня с огромным чемоданом вернулась: щебетлива, весела.
«Ты представляешь, тапки под диваном! А мне казалось, что с собой брала!
А это что?» - и талия бокала в знакомой ручке сжата, что есть сил.
«Любимая, Ты что там увидала? Иди скорей. Я суп тебе налил»…
Бокал ждал одобрения напрасно… Летя, спустя мгновенье, через зал,
Он думал: «Жизнь поистине прекрасна! Лечу... А я ведь раньше не летал…»
Потом он вспомнил, как она сказала, что нет поры чудесней октября.
Потом подумал о размерах зала. И вдруг мелькнула мысль: «А может зря?»
Ещё бледней казался лучик света, пробившийся сквозь шторы из окна.
От звона содрогнулась вся планета. И захлебнулась звуком тишина.
И умирая брызгами осколков, не видя и не слыша ничего,
Он думал: «Боже, чтоб простила только! Нет, не меня!Его... его... его…»
Простила...Что любовь не убивает – то делает сильнее. С октября
Бокалов пять. Шестого не хватает. Но остальные знают, что не зря.
Александр Блок
В голубой далекой спаленке
В голубой далекой спаленке
Твой ребенок опочил.
Тихо вылез карлик маленький
И часы остановил.
Всё, как было. Только странная
Воцарилась тишина.
И в окне твоем - туманная
Только улица страшна.
Словно что-то недосказано,
Что всегда звучит, всегда...
Нить какая-то развязана,
Сочетавшая года.
И прошла ты, сонно-белая,
Вдоль по комнатам одна.
Опустила, вся несмелая,
Штору синего окна.
И потом, едва заметная,
Тонкий полог подняла.
И, как время безрассветная,
Шевелясь, поникла мгла.
Стало тихо в дальней спаленке -
Синий сумрак и покой,
Оттого, что карлик маленький
Держит маятник рукой.
Мы – пластилин, не знаю, в чьих руках,
Но кто-то нас берёт и разминает,
Разламывает, комкает, сгибает
И, наконец, размалывает в прах.
Мы тоже лепим: замки из песка,
Воздушные дворцы прекрасной чуши.
Мечтаем, чтоб на годы и века
К нам прикипели родственные души.
Мы лепим как творцы своих детей,
Пытаемся глядеть в пигмалионы.
И вязнем в липком омуте страстей,
Забыв, что у судьбы свои законы.
На прочность жизнь испытывает нас
Снимая с нас картонные короны...
Пока мы живы, можно все исправить…
Все осознать, раскаяться… Простить.
Врагам не мстить, любимым не лукавить,
Друзей, что оттолкнули, возвратить…Пока мы живы, можно оглянуться…
Увидеть путь, с которого сошли.
От страшных снов очнувшись, оттолкнуться
От пропасти, к которой подошли.Пока мы живы… Многие ль сумели
Остановить любимых, что ушли?
Мы их простить при жизни не успели,
А попросить прощения, — Не смогли…
Когда они уходят в тишину,
Туда, откуда точно нет возврата,
Порой хватает несколько минут
Понять — о боже, как мы виноваты…
И фото — черно белое- кино.Усталые глаза — знакомым взглядом.
Они уже простили нас давно
За то, что слишком редко были рядом,
За не звонки, не встречи, не тепло.
Не лица перед нами, просто тени…
А сколько было сказано не то,
И не о том, и фразами не теми.Тугая боль — вины последний штрих-
Скребет, изводит холодом по коже.
За все, что мы не сделали для них,
Они прощают. Мы себя — не можем…
Эдуард Асадов
Стокгольмский синдром
Этот северо-северо-западный ветер горчит, как полынь.
И тасует колоду опавшей листвы, и гадает, и врет….
Всё, что тайно, запретно, что куплено из-под полы -
Это просто Стокгольмский синдром, это скоро пройдет.
Этот пасмурный день вдохновенен и слеп, как античный певец,
Так же грезит великими битвами, также бормочет слова...
Узнает нас на ощупь, как будто и мы под конец -
наконец-то причалили - порознь - к своим островам.
Этот северо-северо-западный ветер не дружит с умом,
И кудели тумана прядет в дождевую холодную нить...
И исплачется день, и очистится небо само.
На минуту прозреет - увидеть и всё изменить.
И простить белизну забытья парусам непросохших простынь.
И прочесть неразборчивость почерка писем на стеклах во сне…
Иероглифом изморозь ляжет и смысл его будет простым:
Ночью выпадет снег.
Наталья Доровская Артеменкова
Ты спишь. Луна и тьма неслышно дверь закрыли
И превратился сон в цветной и странный зов
С благословеньем ночь твои сложила крылья
И увела с собой ... в мечту, за горизонт
Летишь, опять летишь. Свободна от погони
От смерти и молвы. От острия ножа
Как скобки наших фраз - горячие ладони
На белом полотне раскрытыми лежат
Останусь на Земле. Судьбою брошен оземь
Тебе не рассказав, что ставлю всё на кон!
Бокал мой пуст давно. В нём высохшие слёзы
Которые всегда даются нелегко
Я - тень, я - возле штор.
Храню тебя. Украдкой
Опять шепчу слова ... Услышишь или нет?
Для милой и родной. Для сказки. Для загадки
Пусть добрая Луна горит в твоём окне
Прости, что помешал,прости за разговоры
Прости, что весь седой.
Что полюбил... Прости...
Я буду приходить.
Я -тень,
я - возле шторы
Я - только этот сон...
Я - только этот стих...
Константин Симонов
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.
Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь!—
Вкус поцелуя на шинели.
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю... ночной вокзал,
Холодные от горя руки.
1941
Маргарита Алигер
ДВОЕ
Опять они поссорились в трамвае,
не сдерживаясь, не стыдясь чужих...
Но, зависти невольной не скрывая,
взволнованно глядела я на них.
Они не знают, как они счастливы.
И слава богу! Ни к чему им знать.
Подумать только! - рядом, оба живы,
и можно всё исправить и понять...
1956
Николай Перовский
Бомж
Попросил прикурить у бомжа,
он смутился на долю минутки,
а потом суетясь и дрожа,
протянул мне "бычок" самокрутки.
И, потешно тряхнув головой,
он как будто на миг возгордился,
дескать, видишь, браток, я живой,
я кому-то еще пригодился!
1999
Эдуард Асадов
СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
- Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа
Сказал:- Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали...
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...
Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце - чистейшей породы!
Эдуард Асадов
Когда мне встречается в людях дурное,
То долгое время я верить стараюсь,
Что это скорее всего напускное,
Что это случайность. И я ошибаюсь.
И, мыслям подобным ища подтвержденья,
Стремлюсь я поверить, забыв про укор,
Что лжец, может, просто большой фантазер,
А хам, он, наверно, такой от смущенья.
Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,
Возможно, по глупости разболтался,
А друг, что однажды в беде не помог,
Не предал, а просто тогда растерялся.
Я вовсе не прячусь от бед под крыло.
Иными тут мерками следует мерить.
Ужасно не хочется верить во зло,
И в подлость ужасно не хочется верить!
Поэтому, встретив нечестных и злых,
Нередко стараешься волей-неволей
В душе своей словно бы выправить их
И попросту "отредактировать", что ли!
Но факты и время отнюдь не пустяк.
И сколько порой ни насилуешь душу,
А гниль все равно невозможно никак
Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.
Ведь злого, признаться, мне в жизни моей
Не так уж и мало встречать доводилось.
И сколько хороших надежд поразбилось,
И сколько вот так потерял я друзей!
И все же, и все же я верить не брошу,
Что надо в начале любого пути
С хорошей, с хорошей и только с хорошей,
С доверчивой меркою к людям идти!
Пусть будут ошибки (такое не просто),
Но как же ты будешь безудержно рад,
Когда эта мерка придется по росту
Тому, с кем ты станешь богаче стократ!
Пусть циники жалко бормочут, как дети,
Что, дескать, непрочная штука - сердца...
Не верю! Живут, существуют на свете
И дружба навек, и любовь до конца!
И сердце твердит мне: ищи же и действуй.
Но только одно не забудь наперед:
Ты сам своей мерке большой соответствуй,
И все остальное, увидишь,- придет!
| Виктор_Шамонин_Версенев СТИХИ И СКАЗКИ | Литература | 2024-04-07 |
| Прикольные стихи | Юмор | 2023-06-06 |
| Андрей Макаревич | Музыка | 2017-02-22 |
| Владимир Семёнович Высоцкий | Личности | 2021-11-07 |
| Леонид Филатов | Синематограф | 2021-08-24 |
Вы здесь » Форум В шутку и всерьёз » Литература » Любимые стихи