Распря за Русь: Историософские основы российско-украинского антагонизма
16 мая 2014, Харун Сидоров
Памятник русскому и украинскому рабочему c орденом «Дружбы народов» и фрагмент монумента в честь 325-летия воссоединения Украины с Россией, Киев. Фото: Martin Godwin / Getty Images / Fotobank.ru
Украина с самого начала возникла как антисистема по отношению к России и как альтернативная Русь
Российско-украинский антагонизм сегодня достиг своего исторического пика. Конечно, история отношений двух наций знала куда более трагичные и кровавые годы, чем сейчас. И гражданская война, и послевоенное подавление сопротивления ОУН-УПА советскими армией и силовыми структурами были куда более кровопролитными, чем та «вежливая» война, что идет в наши дни.
Россия сегодня едина в своем отношении к Украине. Едина и Украина, по крайней мере, за вычетом той самой «Новороссии», о которой говорит президент Путин. И эмоции, захватывающие каждую из сторон, позволяют утверждать, что речь идет не просто о территориальном конфликте, а именно об антагонизме — исторически вызревшем, прорвавшемся наружу и на этот раз уже открыто и окончательно оформившемся.
Каковы же его основания? Чтобы понять это, нужно попробовать разобраться в историческом самосознании каждой из сторон и том, как они накладываются друг на друга.
Российский взгляд
Если кратко, то с русско-российской точки зрения украинское государство и украинская нация — это то, чего не должно было быть. А должны были быть Малороссия как часть единой России и малороссы как часть «общерусской нации», согласно ее идеологам, включающей в себя «великороссов, малороссов и белорусов». Взгляд этот хорошо известен, но на чем он основывается?
За основу для его рассмотрения можно взять произведение известного историка и идеолога русской белой эмиграции Николая Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма». Среди многих произведений аналогичной направленности оно интересно, во-первых, тем, что отметает ряд мифологем, на которые опираются единомышленники Ульянова. Например, миф об историческом выборе Богдана Хмельницкого, якобы добровольно связавшего Малороссию с Россией, и сопряженный с ним миф о запорожских казаках как о верных сынах и защитниках последней. Во-вторых, произведение Ульянова интересно тем, что оно имеет, как мы покажем ниже, точки пересечения с историософским осмыслением украинского проекта его серьезными идеологами, например, Дмитрием Донцовым и Вячеславом Липинским. То есть, по сути, обе стороны признают ряд общих, основополагающих фактов, но радикально расходятся в их осмыслении.
Вот тезисы на которых выстраивает свое опровержение «украинского сепаратизма» Николай Ульянов.
Запорожская сечь как создатель Украины
Николай Ульянов признает и доказывает очевидный факт — Запорожское казачье войско было не мифическим форпостом России в борьбе с поляками, турками и крымскими татарами, а геополитической силой с собственными интересами, пытающейся использовать в них конфликты между всеми указанными сторонами. Таковой была, в частности, политика гетмана Богдана Хмельницкого, что признает и доказывает Ульянов и обоснованию чего посвящено произведение «Украина на переломе» украинского национально-государственного теоретика Вячеслава Липинского.
Николай Ульянов. Фото: wikipedia.org
Липинский пишет, что само название «Украина», использовавшееся для обозначения Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств, расширяется после восстания под руководством Богдана Хмельницкого. Фактически, об этом же пишет и Ульянов, показывающий, что в ходе этого восстания и в последующем запорожское казачество навязывает свою повестку и свое руководство «малороссийскому крестьянству».
При этом надо обратить внимание на важный момент, который не отрицает и Ульянов, — претензии украинских гетманов на роль «самодержцев руських». Под «Русью» ими подразумевалась не Россия, то есть тогдашняя Московия, а территория Киевской Руси и позже «Руського княжества» в составе Литвы.
Сейчас же претензии гетманов на «Русь» необходимо зафиксировать, чтобы понять: «Украина» изначально воспринималась ее создателями не как нечто, противоположное «Руси», но как ее конкретное проявление. То есть запорожские казаки воспринимали свою Украину как аналог Московии, «собирателя земель руських». Просто понималось под ними нечто иное, чем в случае с Московией.
Запорожское казачество как антисистема Руси
Причиной, которая толкала запорожское казачество к конфронтации с Россией, по мнению Николая Ульянова, была сама его природа. Идеализацию запорожских казаков как защитников земли русской и веры православной вроде той, что имела место в «Тарасе Бульбе» у Гоголя, он считал абсолютно не соответствующей действительности. Впрочем, не надо забывать, что Гоголь все-таки был «малороссом», поэтому такое отношение к Сечи с его стороны вполне могло быть не ошибкой, а подсознательной культурной установкой.
Николай Ульянов считал запорожских казаков этносоциальной антисистемой Руси. Этнически он выводил их из тюркского субстрата Северного Причерноморья (черных клобуков), смешавшимся со славянским населением и придавшим новой общности свой «дикий характер». Речь идет не столько об отдельном народе, сколько именно о внутренней антисистеме. Он писал:
«Запорожское казачество давно поставлено в прямую генетическую связь с хищными печенегами, половцами и татарами, бушевавшими в южных степях на протяжении чуть ли не всей русской истории. Осевшие в Приднепровье и известные чаще всего под именем черных клобуков, они со временем христианизировались, обрусели и положили начало, по мнению Костомарова, южнорусскому казачеству.
Эта точка зрения получила сильное подкрепление в ряде позднейших изысканий, среди которых особенным интересом отличается исследование Петра Голубовского. Согласно ему, между степным кочевым миром и русской стихией не было в старину той резкой границы, какую мы себе обычно представляем. На всем пространстве от Дуная до Волги „лес и степь“ взаимно проникали друг в друга, и в то время как печенеги, тюрки и половцы оседали в русских владениях, сами русские многочисленными островками жили в глубине тюркских кочевий. Происходило сильное смешение кровей и культур. И в этой среде, по мнению Голубовского, уже в киевскую эпоху стали создаваться особые воинственные общины, в составе которых наблюдались как русские, так и кочевые инородческие элементы».
«Навеки с Москвой, навеки с русским народом». Художник Михаил Хмелько. Источник: dic.academic.ru
Забегая вперед, можно сказать, что все развитие украинства Николай Ульянов считал продуктом развития таких внутренних антисистем, входящих в русское этническое пространство, но из-за органической несовместимости с ним («русофобии») подрывающих его изнутри. Аргумент «порченной крови», как в случае с запорожскими казаками, использовался им при объяснении всех подобных случаев, но все-таки, в ряду других аргументов — социального и политического характера. Запорожское казачество рассматривалось им как хищническо-паразитическая общность, подмявшая под себя трудолюбивых малороссийских крестьян, чьи интересы им были чужды, и впервые пустившая в их массы «отраву украинского сепаратизма».
Украинский национализм как польский проект
Роль поляков в формировании украинского проекта — это общее место для всех русско-российских идеологов. Ульянов в своей книге тоже пытается доказать это влияние, но приводимые им факты указывают, скорее, на опосредованное влияние, заключающееся в циркуляции общих идей среди польской и малорусской шляхты, русских революционеров, различных масонских и заговорщических обществ.
Надо сказать, что «польское» участие в становлении украинской государственности периода гетманов и в последующем — украинской общественной жизни не отрицали и сами украинские идеологи вроде того же Липинского. О том, как они его объясняли, будет написано ниже.
Украинский национализм как униатско-галицийский проект
С середины — конца XIX века одним из эпицентров украинского национализма становится Галиция. Ульянов в своей книге указывает на то, что как запорожские казаки в свое время подмяли под себя протестные силы «малороссийских» крестьян, так поднимавшееся в тот период движение «русьского возрождения» на Западной Украине подмяли под себя униаты.
Ульянов, конечно, с антипатией отзывался о Галиции в целом, используя против нее уже упомянутый выше аргумент «порченной крови»:
«Из всех частей старого киевского государства, Галицкое княжество раньше и прочнее других подпало под иноземную власть и добрых 500 лет пребывало под Польшей. За эти 500 лет ее русская природа подверглась величайшим насилиям и испытаниям. Ее колонизовали немецкими, мадьярскими, польскими и иными нерусскими выходцами. Особенно жестоким был их наплыв при Людовике Венгерском, когда Галиция (Червонная Русь) отдана была в управление силезскому князю Владиславу Опольскому, человеку совершенно онемеченному. Он роздал немцам и венграм множество урядов, земельных владений, населил ими русские города, развил широкую сельскую колонизацию, посадив на галицийския земли немецких крестьян, дав им важные льготы по сравнению с коренным населением. Пусть не этим „привилегированным“ удалось онемечить галицийцев, а сами они русифицировались, но с тех пор в жилах галичан течет немало чужой крови».
Однако, как и в случае с запорожскими казаками, одной «порченной крови» для объяснения причин трансформации Галицкой Руси в бастион «украинского сепаратизма» было мало. Фитилем для этой бочки выступили «сектанты» — униаты или греко-католики, еще одна антисистема Руси.
Украинский национализм как австрийский проект
В своей книге Ульянов приводит факты, свидетельствующие о том, что выдвижение на ведущие позиции в «руськом» движении Галиции враждебно настроенных к России униатов было плодом целенаправленной политики Австро-Венгерской империи по выращиванию лояльного себе и враждебного своему геополитическому конкуренту национального движения.
Совместными усилиями австрийских властей и униатов в итоге удалось нейтрализовать москвофильскую партию галицкого руського движения, превратив Галицию в то, чем она сегодня и известна — «украинский Пьемонт».
Украинский национализм как коммунистический проект
То, что «ответственность» за легитимизацию и распространение «украинского сепаратизма» лежит на коммунистах, признавших Украину и украинский народ, которые в Российской империи не признавались, считают практически все «русские патриоты».
Михаил Грушевский, 1901 год. Фото: m-hrushevsky.name
Но этот аргумент, пожалуй, можно вывести за скобки обсуждения сразу, причем не только с украинских, но и с не ангажированных российских позиций.
Я уже затрагивал эту тему в своей публикации в «Русской планете», в которой писал, что признание Лениным национальных движений и национального самоопределения нерусских народов империи было следствием не какой-то злонамеренной русофобии большевиков, но ответом на объективно существовавший национальной вопрос, да еще и в условиях расползающейся на части страны.
О том, что коммунистам пришлось считаться с мощно поднявшимся украинским национализмом, свидетельствует хотя бы факт создания УНР и ее армии, ряды которой активно пополнялись украинским крестьянством.
В таких условиях создание Лениным марионеточной Украинской ССР на фоне вооруженного разгрома реально независимой Украины, конечно, было не чем иным, как нейтрализацией революционного украинского национализма, представленного, в частности, Петлюрой. Конечно, «белым патриотам» может сколько угодно не нравиться то, как это сделал Ленин. Однако суть в том, что сделал это не Деникин, вообще никакой Украины, как и никаких национальных республик признавать не собиравшийся и проигравший, а Ленин, который благодаря их признанию сумел нейтрализовать национальный сепаратизм и в новой форме воссоздать Российскую империю.
Что касается взгляда украинских националистов на своих «благодетелей» коммунистов, то он, пожалуй, исчерпывающе описан в книгах давнего антагониста Ленина Дмитрия Донцова, в частности, в сборнике «Россия или Европа?». Донцов очень убедительно описывает, почему цель создания УССР и всей украинской политики Ленина и советской власти заключалась на самом деле в нейтрализации украинского национализма и эффективной ассимиляции украинцев. В этом же, очевидно, состоит и разгадка того, зачем коммунисты включили в состав УССР «Новороссию», которую при желании можно было передать РСФСР. Помимо уступки национальным чувствам украинцев, смысл этого заключался во включении УССР своего рода троянского коня в виде земель и населения, связывающих Украину с Россией.
Украинский взгляд
Одним из лучших произведений, помогающих понять украинское историческое самосознание, является «История русов». Написанный в начале XIX века, впервые изданный в 1846 году и приписываемый белорусскому архиепископу Георгию Конисскому, этот исторический труд впоследствии вызвал шквал критики, прежде всего со стороны российских историков. Ставилось под сомнение авторство Конисского, указывалось на многочисленные неточности в нарративе. Однако если быть справедливыми, то придется признать — украинская «История русов» не более мифологична, чем «История Государства Российского» Карамзина, «История Российская» Татищева, уже не говоря о трактате Ломоносова «Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года». Поэтому представляет интерес не точность тех или иных изложенных в них фактов, так как при погрешности некоторых из них, в целом нарратив у указанных авторов выстраивался на основе реальных источников, а то, какой историософский сюжет из них складывается.
У украинцев он складывается такой: Украина есть не что иное, как наследник и продолжатель не только территории, но и культуры, и политической традиции «Руськой державы» — Киевской Руси.
Это, пожалуй, ключевой момент, который надо понять. В русско-российской оптике после разгрома Киевской Руси монголами, после почти трехвекового ига и раздробленности, Русское государство было воссоздано вокруг Москвы и переместилось на Северо-Восток. Теперь не Киев, а Москва стала собирательницей земель русских, а значит, получила право главенствовать над ними и «возвращать» их под свой скипетр.
В украинской логике Русь никуда не перемещалась, а осталась там же, где и была, — в землях Киевской Руси. Украинские авторы, например Максимович, указывают на то, что после разгрома Киевского княжества в 1240 году оно было восстановлено уже в 1320 году в составе литовско-русской державы, в то время как Московское княжество стало независимым только в 1480 году. Пока земли Северо-Востока еще остаются данниками Орды, Киевская Русь в самостоятельном (руськом) качестве становится частью многонационального составного государства. Нам это государство известно как Литва, но уже его официальное название позволяет взглянуть на его сущность иначе — «Великое княжество Литовское, Руськое и Жемойтское».
То есть, как видно, Русь была одной из составных частей этого государства — Русь именно в ее изначальных границах и понимании. «Руський язык» был и одним из трех его государственных языков, причем самым распространенным в силу своей развитости языком делопроизводства. Язык этот в российской историографии называется «западнорусским», но эта приставка «западно-» отражает только российский взгляд — сами его носители считали его просто «руським», а украинские и белорусские лингвисты рассматривают его как субстрат, из которого позже развились их языки.
Соответственно, надо понять, что в украинском понимании Русь — это Украина, шире — Украина и Белоруссия. Именно поэтому слово «руський» не употребляется применительно к современным русским — они обозначаются словом «росiяне», так как «Росiя», происходящая из Московии, не считается синонимом «Руси». Московия либо вообще не считается Русью, либо в лучшем случае рассматривается как ее глубокая провинция по отношению к исторически центральным и корневым землям Киевской Руси, позже оказавшимся в Великом княжестве Литовском и Руськом.
Что касается названия «Украина», в историософском отношении оно в общем-то является вторичным, в пользу чего говорит отсутствие у украинских идеологов единой точки зрения на его происхождение и смысл. Теории про «укров» с сорокатысячелетней историей являются предметом откровенных насмешек не только большинства украинцев, но и большинства украинских националистов. Корнем и сутью Украины их большинство все-таки рассматривают Русь, отсюда употребление названия «Русь-Украина» Украинской Православной Церковью Киевского Патриархата, и одним из основоположников украинской историографии Михаилом Грушевским. Украина в таком понимании рассматривается как конкретная форма истинной Руси, Русь, возрожденная в Украине, — именно эта точка зрения обосновывается в «Истории русов».
Польский фактор в украинской истории
Если с российской точки зрения польское влияние и польское участие в украинском деле рассматривается в конспирологическом контексте теории заговора и русофобии, то с точки зрения Руси-Украины оно выглядит иначе.
«Войска Речи Посполитой славят Богородицу перед битвой». Художник Йозеф Брандт
Как уже было указано, для украинцев Киевская Русь продолжилась в Великом княжестве Литовском и Руськом. Однако не надо забывать, что в 1569 году это княжество объединилось в Речь Посполитую с Польшей. Опять же, важно взглянуть на название с разных сторон. Для россиян «Речь Посполитая» — это синоним Польши, то есть чуждой и враждебной русским национальной сущности. Но с оригинала Речь Посполитая (rzecz — вещь и pospolita — общая) переводится буквально как «Общее дело» — точный аналог латинского «Res Publica».
То есть учреждение Речи Посполитой воспринимается украинской историософией не как поглощение Литвы и Руси Польшей, но как расширение Литвы и Руси, создание объединенного государства Литвы, Руси и Польши.
Антагонизм внутри этого единства возникает уже позже и не на национальной, а на религиозной основе.
С одной стороны, его провоцировала агрессивная миссионерско-прозелитическая политика Римско-католической церкви, ревностные последователи которой с определенного момента сосредотачивают в своих руках всю власть и крупную собственность (магнаты) и начинают последовательно дискриминировать православных. Это приводит не только к перетоку значительной части православной шляхты в католицизм, но и ожесточению той ее части, что остается в православии. Особенно жесткую реакцию вызвала новая тактика — распространения Унии или греко-католического обряда, то есть переход под скипетр папы римского при сохранении православных (греческих) обрядов, что способствовало мягкой католицизации и расколу православной шляхты. С другой стороны, это усиливало симпатии части православного духовенства и знати к православной Москве, включая эмиграцию в нее.
В то же самое время, несмотря на религиозный антагонизм, определенная часть, как католиков, так и православных Речи Посполитой сохраняла сознание, как бы это сейчас назвали, «единой политической нации». В этой связи очень интересен текст Присяги панов шляхты Пинской гетману Богдану Хмельницкому. Как следует из нее, в 1657 году часть шляхты Речи Посполитой, как православные, так и католики, вошли в подданство гетмана Богдана Хмельницкого на условиях взаимной солидарности, верности и поддержки при сохранении состояния и всех прав обоих вероисповеданий. Запрещалась только Уния как разрушающая (на тот момент — см. далее) баланс во взаимоотношениях двух конфессий и сеющая между ними рознь.
Эти страницы истории указывают на то, что как изначально, так и позже, уже не взирая на религиозный антагонизм, в объединенном пространстве Речи Посполитой сформировалась суперэтническая общность, которая сохранялась вплоть до окончательного нациегенеза поляков с одной стороны и украинцев с другой уже в XIX–XX веках.
Здесь вполне уместно будет привести аналогичный восточноевропейский пример чехов и немцев, долгое время живших в одном государстве, но потом окончательно разделившихся на две нации. Причем раздел проходил не всегда по четким этническим границам: немалое количество австрийцев сегодня имеют чешские фамилии, как и многие чехи немецкие, указывающие лишь на то, что их далекие предки были ассимилированы в австро-немецкую и чешскую нации соответственно. Схожие истории имели место у других восточноевропейских народов в ситуации этнической чересполосицы. Польские корни некоторых украинцев, включая и деятелей украинского национального движения из той же серии — не будем забывать, что ранее точно так же принявшие католицизм украинские (руськие) шляхтичи вливались в будущую польскую нацию.
«Соборная Украина от Сяна до Дона»
Российский взгляд на украинский национализм сводится к тому, что прочные основания у него есть только на Западной Украине, остальная же ее часть — это заблудшая Малороссия (центральная Украина), Новороссия (юго-восток), ну а о Крыме и говорить нечего — Крым это уже официально Россия, всегда ей был и лишь по недоразумению был подарен Украине Хрущевым.
Украинский взгляд на это совершенно иной. Он опирается на то, что с конца XIX века украинское национальное движение формировалось из двух потоков — не только галицийской, но и надднепрянской школы, которая развивалась как раз в этих самых «Малороссии» и «Новороссии». Причем Восточная и Южная Украина дала украинскому национализму не меньше идеологов, чем Западная: Николай Михновский (Харьков), Дмитрий Донцов (Мелитополь), Юрий Липа (Одесса), Николай Сциборский (Житомир), ну и, конечно, Тарас Шевченко (Киевская губерния).
Львов в конце XIX века становится кузницей всего украинского национализма, но этому есть вполне объективные причины. В то время как в Российской империи украинский национализм был под запретом и гонениями, австрийские власти всячески ему благоприятствовали и создали условия для его развития. Но это был центр именно общеукраинского национализма, который притягивал к себе украинских деятелей из российской Украины, от Драгоманова до Грушевского. Ульянов описывает трения с галицийскими реалиями Драгоманова, но он был больше демократом и народником, чем украинским националистом, а вот тот же Грушевский, действительно патриарх украинского национализма, вполне нашел себя во Львове. Больше того, интеллектуальная галицийская школа дала свои политические плоды не в Галиции — ей воспользовались создатели Украинской Народной Республики как раз в «Малороссии», со столицей в Киеве.
Митинг в Киеве в честь 350-летия Переяславской рады, 2004 год. Фото: Sergey Supinski / AFP / East News
То есть мы видим, что носители украинской идентичности и на Западе, и на Востоке обладали по отношению друг к другу тем, что в этнологии называется «этнической комплиментарностью» — они осознавали себя одним народом, несмотря на значительные различия, характерные для разных регионов большинства европейских государств-наций.
Николай Ульянов обосновывает искусственность украинского национализма тем, что сами названия «Украина» и «украинец» были привнесены в Галицию лишь в середине XIX века и прижились с большим трудом, так как до этого идентичность галичан была «руськой». Но это свидетельствует о том, что Восток влиял на Запад не в меньшей степени — «руськое» (не мало- или западно-русское, а просто «руськое») самосознание было распространено и там и там, но именно на Востоке, Юге и в Центре утвердилось в XVII веке козацкое имя Украины как его конкретного политического оформления. И то, что оно в итоге закрепилось и в Галиции, конечно, можно объяснять происками австрийцев, однако были для этого и веские историко-географические основания — вспомним единство и общую борьбу руськой шляхты Речи Посполитой с запорожскими Гетманами, в которой и родилась политическая общность Украины.
Поэтому то, что для российского взгляда является искусственным соединением разных народов и стран, для украинского является «соборной Украиной» — национальной территорией единого народа.
С российской точки зрения, Восточная Украина — это российский Донбасс, населенный русскоязычным населением. С украинской, это Слободская Украина, в которой после ликвидации гетманства и Запорожской Сечи украинское население (в основном сельское) планомерно разрежалось мигрантами из России. Особенно активно в ходе одновременного уничтожения деревенского украинского населения Голодомором и индустриализации и урбанизации Донбасса, в который массово переселялось население из Центральной России, а в городах происходила русификация.
С российской точки зрения, южные области Украины — это Новороссия, крупные города которой (Херсон, Николаев, Одесса и т. д.) строились после ее включения в состав Российской империи. С украинской точки зрения, это территория Запорожского Казачьего Войска и плавающей границы между ним и Крымским ханством — того, что сегодня называется «ханской Украиной». И если история Новороссии как региона Российской империи начинается с конца XVIII века, то предшествующая ей история уходит в глубь веков, когда на южных окраинах Киевской Руси обитали этнические группы, из субстрата которых позже в этих землях возникли запорожские казаки.
Российская позиция опирается на фактор языка, действительно обособляющий Юго-Восток от остальной Украины и делающий его частью «Русского мира». Украинская — на то, что во всех областях Украины (исключениями являются лишь некоторые города и Крым) национальным большинством являются этнические украинцы, то есть те, кто в графе «национальность» указывают «украинец». Используется и такой аргумент — свыше семидесяти процентов ирландцев говорят в основном на английском языке, но делает ли их это англичанами?
Крым — совершенно очевидный вопрос для россиян, русская земля. В России абсолютно уверены, что только Хрущев «отдал» Крым Украине по непонятным причинам. Причины-то как раз были вполне понятные — крайняя сложность в освоении этого региона в отрыве от народнохозяйственного комплекса УССР. Но дело даже не в этом — в «Русской планете» недавно публиковалась статья «Украинский поход на Крым», повествующая об экспедиции армии УНР в Крым в 1918 году, из которой ясно следует, что он и тогда рассматривался украинцами частью Украины. Да, сегодня около 60% его населения составляют этнические русские. Но, не надо забывать, что такая этнодемографическая структура в Крыму возникла после депортации в 1944 году целых народов, прежде всего крымских татар, а также их вытеснении с родины во времена Российской империи. Крымские татары, как известно, имеют основания считать себя коренным народом Крыма и, несмотря на наличие отдельных пророссийски настроенных деятелей, вряд ли даже в России вызывает сомнение то, что крымско-татарская община в целом настроена проукраински.
Словом, то, что для многих россиян выглядит как нагромождение сплошных «российских подарков» Украине, для самих украинских патриотов является органичным единством «соборной Украины». Причем, симметричны даже обоюдные претензии — сегодня наступил черед предъявления российских претензий на «этнически русские земли», включенные в Украину. Но точно также как «этнические украинские земли» рассматривают включенные в Россию Кубань (напомним, что кубанские казаки — это потомки переселенных на Кубань запорожских), Курщину, Белгородчину и Воронеж националисты украинские.
Российская критика украинства перед зеркалом
После изложения в общих чертах украинского взгляда на Украину было бы целесообразно подробнее рассмотреть российские претензии к нему. Вкратце, как уже было сказано, украинский проект рассматривается как искусственный антирусский проект, опирающийся на антисистемные силы русского мира и целенаправленно поддержанный иностранными державами для его раскола. Предлагаю вернуться к главным доказательным тезисам российской критики украинства.
Возникновение Украины из антисистемы — запорожского казачества
Как уже было указано, подробно этот тезис доказывается Ульяновым, который пишет, что запорожское казачество было, во-первых, «этнически порченной» частью русского мира, возникшей из смешения степняков с оседлыми славянами, во-вторых, антисоциальной — хищническо-паразитарной.
Однако как быть с тем, что эти аргументы один в один можно обратить против становления самой России (Великороссии)? На страницах «Русской планеты» публикуется серия материалов по истории казачества и русско-казачьих отношений современного казачьего теоретика, доктора исторических наук Николая Лысенко. Два вывода, которые вполне очевидны из них, интересуют нас в наибольшей степени в контексте нашего исследования. Первый — казачество, будь то донское, терское, яицкое, забайкальское, запорожское или кубанское — феномен не только социальный, но и этнический, обособленный в этом отношении как от «великороссов», так от «малороссов». Второй — именно казачеству современное Российское государство обязано своим возникновением в его нынешних, огромных размерах. Убедиться в этом легко, взглянув на карту: Московия до казачьей экспедиции Ермака — государство, хоть и крупное, но вполне себе европейских размеров. Гигантской континентальной державой его делает продвижение вглубь Северной Евразии специфической мобильно-военной силы, вступившей в своеобразный договор с московскими царями («Здравствуй царь в Москве белокаменной, а мы, казаки, на Тихом Дону»).
Итак, мы видим, что гетманская Украина, которая возникает примерно на век позже России (но при этом рассматривает себя продолжением Киевской Руси, находясь на ее землях), возникает из союза казачества с руськой шляхтой тогдашней Речи Посполитой. Россия как геополитическое образование возникает из союза московских царей, боярства и земства с казачеством. В чем же тогда кардинальное отличие?
По-видимому, оно заключалось в политических ролях и культурах. На Украине в отличие от России не было самодержавной, наследственно-монархической власти — одним из ее источников была аристократическая республика (Речь Посполитая), вторым — казацкая военная демократия. Последняя играла ведущую роль в становлении и распространении украинского самосознания как конкретной формы руського (так же, как им было и московитское). Таким образом, казачество оказалось ведущей силой Украины и в этом качестве оно длительное время противостояло России.
Было ли это противостояние уникальным для России? Отнюдь — с казачьими бунтами Российскому государству приходилось сталкиваться не раз. Некоторые, малоизвестные из них описаны в ранее упомянутых статьях Николая Лысенко, другие же известны почти всем: булавинские, разинские, пугачевские не просто бунты и восстания, но в ряде случаев настоящие войны сотрясали Россию примерно в то же время, что и выступления запорожских казаков. Что показательно, как и запорожские они вовлекали в себя разноплеменное население: русских крестьян, мишар, башкир, чувашей и т. д., как было в случае с восстанием яицких казаков, известным под именем пугачевского.
Разница, пожалуй, заключается лишь в одном — ни в этом, ни в других подобных случаях российскому казачеству не удалось создать новые национальный проект и идентичность, разделяемые и другими силами сопротивления. Хотя российские казаки, как и украинские обладали достаточно выраженными идентичностью и осознанием собственных интересов, их союзы с «мужиками» и «инородцами» носили чисто ситуативный характер. На Украине же в общей борьбе запорожского казачества, православной шляхты и «малорусского» крестьянства удалось сформировать и распространить украинскую идентичность на различные социальные и региональные группы. И хоть само запорожское казачество в итоге исчезло как феномен, ему удалось положить начало будущей политической нации.
Украинство как сектантский проект
После ликвидации Запорожской сечи в 1765 году и инкорпорирования его земель и населения в территорию России с конца XIX века эстафету в развитии украинского проекта у казачества приняли «сектанты» — греко-католики Западной Украины. Как было отмечено выше, украинский национализм далеко не сводился к Западной Украине, тем более, к ее униатской части. Тем не менее отрицать ту роль, которую активно сыграли в его развитии на Западе, именно униаты было бы глупо.
Однако поставим и это зеркало перед Россией. Разве «сектанты» не играли активную роль и в русской (российской) истории? Конечно, играли. Русский религиозный раскол XVII века давал о себе знать еще несколько веков. «Раскольники» не только бежали в скиты подальше от государственности власти и церкви, но и становились зачинщиками множества бунтов и восстаний (Булавин, Разин), переходили на сторону внешних врагов Российской империи, как делали некрасовцы. Старообрядческое купечество встречало с хлебом-солью Наполеона, когда французы входили в Москву, не видя разницы между ним и таким же «нехристем» — петербургским императором. Сегодня уже общеизвестна и та чуть ли не ведущая роль, которую сыграли выходцы из старообрядческих семей в свержении монархии в начале XX века как через участие в оппозиционных и революционных партиях, так и через их финансирование.
В чем же в таком случае отличие русской (российской) ситуации от украинской? Хотя бы на примере Февральской революции можно видеть, что нигде русские «сектанты» не достигли перед собой поставленных задач, не сумели добиться создания социально-политической конструкции, гарантирующей их интересы. Украинские униаты смогли — греко-католическая церковь не стала единственной и господствующей церковью украинцев, да, такой задачи и не ставилось, но ее последователи не только получили права почетных членов национального сообщества, но и выдвинулись в нем на ведущие позиции.
Кстати, эта религиозная динамика вообще характерна для украинского проекта. Если в XVII веке козацко-шляхетское восстание было прямо направлено против в том числе и униатов, то в конце XIX века они же уже подхватывают эстафету украинской национальной борьбы. В наши дни формальным главой украинского государства становится баптистский пастор Турчинов, чего еще век назад себе было невозможно представить.
Если же возвращаться к униатам, надо сказать, что уже к концу XIX века некоторые русские идеологи стали понимать необходимость перетягивания униатов на сторону России. Точнее, только к концу XIX века. Об этом, в частности, писал русский консерватор Михаил Катков, который считал, что России нужно добиваться создания русских католиков, то есть, католиков по вероисповеданию, но лояльных русской национальности и государству. Катков только предлагал это тогда, когда руськие греко-католики в Западной Украине и западных губерниях империи уже давно активно участвовали в украинском национальном движении, связывая с ним достижение своих конфессиональных задач...
Австрийский бумеранг панславизма
Российские идеологи указывают на то, что украинский национализм даже на Западной Украине не стал бы реальностью, если бы его не поддержали австрийские власти, нейтрализовавшие (особенно с началом Первой мировой войны) москвофильскую часть местного руського движения. Возможно, это так.
Но не надо забывать, что австро-венгерские власти на своей территории (Галиция входила в ее состав) вели национальную политику, целью которой была нейтрализация сепаратистских движений славянских народов, во многом вдохновляемых Российской империей. Ведь панславизм на тот момент был достаточно популярным направлением общественной мысли среди всех славянских народов, подвластных Австро-Венгерской империи. Что для нее означала возможность реализации как угрозы? Прекращение существования как империи (что и произошло после 1917 года) и отторжение ее славянских территорий в пользу России (чего в итоге не произошло).
Удивительно ли, что в рамках противодействия этой угрозе Вена пыталась нейтрализовать москвофильское, то есть сепаратистское руськое движение и поддержать те его формы, что направлены против России, а не Австрии?
Распря за Русь: цивилизационное превосходство и цивилизационная альтернатива
Есть еще один, коронный довод русско-российского лагеря, пока остававшийся за скобками данного исследования, но который, как и возражение на него, складывает в единую картину описанные выше пазлы.
Согласно ему, украинство это не просто инонациональный вызов, а маргинальный бунт против общего развития «великороссов и малороссов». Ведь практически все его критики указывали на то, что русский проект, русская культура, русский язык, Россия как русское государство есть достояние не только великорусское (русское в современном понимании), но «общерусское», включающее в себя «триединство великороссов, малороссов и белорусов».
Веским доводом в пользу этого является тот вклад, который внесли в культурное и общественное развитие России XVII века выходцы из Юго-Западной Руси, предопределив тем самым курс Петра I на европеизацию и превращение «архаичной Московии» в «европейскую Россию». В итоге была создана блистательная культура, равно открытая и для великороссов, и для малороссов, их общий проект. И как тогда как не вредительством, в первую очередь для самих «малороссов», можно оценивать отрицание всего этого украинскими националистами, предлагающими своим соплеменникам в качестве альтернативы «провинциально-деревенскую культуру»?
Современные последователи Николая Ульянова и Василия Шульгина руководствуются теми же соображениями, апеллируя уже и к советскому наследию. Великие советские стройки, победа в Великой отечественной войне, выход в космос, индустриализация, фундаментальная наука — все это рассматривается как общие достижения советской цивилизации, русскоязычной и со славянской этнической основой. И кто и что всему этому противостоит — «гуцульские крестьяне» с «местечковым национализмом», которые тянут «славян» в архаику?
Однако ошибочно было бы думать, что украинский национализм способен апеллировать только «провинциальной» логикой противопоставления «частного» «общему». Если уж на то пошло, то такое противопоставление не в меньшей степени свойственно и чисто великорусскому взгляду.
По большому счету, все старообрядческое движение было духовным измерением именно великорусского национал-изоляционизма, борющегося против вестернизации России. В религиозном отношении оно боролось за сохранность верований и обрядов старой Московии, значительно отличавшихся от таковых у европейских православных народов. Но учитывая неразрывную связь культуры и религии для того времени, по сути, можно говорить о борьбе части великороссов за защиту своей национально-культурной идентичности от влияния «инородцев и еретиков», включая малороссов и белорусов. Ведь, до никоновских реформ, подготовленных церковными кадрами с Юго-Запада, при приеме малороссов и белорусов на церковную или государственную службу в Московии они подлежали перекрещиванию как полу-латиняне.
Между прочим, духовное отторжение старых великороссов к «латинизированным» украинцам напрямую сказывалось и на политике. Миф о нераздельном единстве Великороссии и Малороссии или Московии и Украины, очевидно, был выдуман уже задним числом. В действительности, его не было не только на Украине того времени, что честно признает Н.Ульянов. Его не было и в Московии, что признает он же, указывая на наличие мощной партии старых московитов при дворе во главе с Ордин-Нащокиным, которые выступали против принятия Малороссии под протекторат Великороссии, а уже после ее принятия — за ее изгнание (своеобразный «хватит кормить Кавказ»).
То есть, российский проект, действительно, не был корневым великоросским, с чем согласны «общерусские» критики украинского национализма (например, Николай Трубецкой). Но едва ли соответствует действительности утверждение о том, что он был «великоросско-малоросским». Присутствие и деятельность «малороссов» в дореформенной Москве, как мы видим, не находили братского сочувствия у многих коренных староверов-великороссов, для которых они по сути мало отличались от любого инородческого. Так что, если говорить о трансформации Московии в петербургскую Россию, то это был не какой-то «двуединый» или «триединый» синтез, а скорее, превращение (прото)национального государства в империю с космополитической европеизированной верхушкой, равно оторванной и от великорусских, и от украинских корней. Ну, и само собой, что по той же логике развивался советский цивилизационный проект, который был имперской надстройкой над народами, своего рода плавильным тиглем «новой исторической общности людей».
Чем же в этом смысле является украинство? Мы видим, что его серьезные представители никогда не противопоставляли Украину Руси, как им это зачастую приписывает российская сторона, напротив, считали Украину истинным наследником и продолжателем Руси первоначальной, киевской. То есть, как российская, так и украинская сторона воспринимают себя истинными наследниками Киевской Руси, считая претензии на нее другой стороны безосновательными. В этом смысле москвоцентричное и киевоцентричное понимания Руси соотносятся друг с другом примерно как борьба Афин и Спарты за эллинское первородство или Англии и Северной Америки за англосаксонское.
В таком раскладе логика Москвы (до нее Петербурга) — это логика цивилизационного мейнстрима и геополитического доминирования на данном пространстве. Этот мейнстрим неоднократно оспаривался даже в самой России, внутри которой были свои и казачьи, и сектантские, и прочие антисистемы. Разница лишь в том, что в России ни один из этих проектов так и не сумел ни победить, ни закрепиться, на Украине же именно эти контр-системные силы в значительной степени исторически сформировали новую национальную идентичность.
Собственно, тот же Николай Ульянов хорошо показывает, что украинскому проекту принадлежали симпатии многих русских вольнодумцев и революционеров, которые видели в Украине альтернативную Русь, основанную на совершенно других принципах и ценностях, чем историческая Россия.
В этом смысле, когда поборники «Русского мира» говорят о том, что «Украина — это анти-Россия», это действительно так. Нейтральный подход экс-президента Кучмы с его «Украина не Россия», по-видимому, уже не может работать в наши дни. Он был жизнеспособен, когда российское руководство и общество воспринимали свою страну одним из государств-наций, возникших на месте СССР, но не теперь, когда они рассматривают себя центром притяжения всего «Русского мира». В таком случае Украина это, действительно, анти-Россия — альтернативный ей проект Руси и «Руського мира».
Поэтому неудивительно, что ей принадлежат симпатии контр-системных сил («пятой колонны и национал-предаталей») в самой России, точно так же как симпатии сторонников магистрального развития постсоветского пространства («Руського мира») в самой Украине принадлежат Москве и всему, что с ней ассоциируется.
Можно констатировать, что в наши дни вокруг двух этих геополитических центров и олицетворяемых ими моделей развития сегодня группируются, как минимум, симпатии того человеческого массива, который считает свои корни уходящими в Киевскую Русь.
