По праву сильного, или Об истоках веры в американскую исключительность

«С того самого момента, как Барак Обама появился на национальной сцене, консерваторы ищут способы, чтобы наилучшим образом рассказать о том, какую опасность он представляет для традиционного образа жизни Америки», – написал недавно политолог Питер Бейнарт в Atlantic, одном из наиболее респектабельных журналов США. Хозяина Белого дома обвиняют и в антиклерикализме, и в социализме, и в стремлении просить прощения за мировое величие Америки.

Что до социализма и антиклерикализма Обамы, то пусть эту тему обсуждают сами американцы. Нас же волнуют вопросы, касающиеся влияния самой сильной державы на мировую политику. Итак, в центре дебатов в США о программе Обамы с 2010 года оказалась тема «выживания американской исключительности». По словам Бейнарта, «появился достаточно многозначный и резонансный термин, чтобы охватить эту угрозу во всей её серьёзности и значимости».

В 2011 году американский политик-республиканец, публицист Ньют Гингрич написал книгу «Страна, подобной которой нет. Почему важна американская исключительность», в которой он предупредил, что «наше правительство опасно уходит в сторону» от тех принципов, благодаря которым Америка является особой. А республиканский кандидат в президенты Митт Ромни часто использовал эту фразу (американская исключительность) в своей предвыборной кампании в 2012 году, утверждая, что у президента Обамы «нет того ощущения американской исключительности, которое есть у нас».
Согласно подсчётам политологов во времена администрации Джорджа Буша-младшего этот термин использовался в международных англоязычных публикациях менее трёх тысяч раз, а с тех пор как Обама стал президентом, он появлялся в них уже более 10 тысяч. И прежде всего в выступлениях американских правых, жёстко критикующих Обаму за отход в политике от традиций США.

Ситуация вышла за рамки приличия, отмечается в журнале Atlantic, когда консервативный обозреватель из «Вашингтон пост» устроила Обаме разнос за то, что он в 2011 году в своём послании конгрессу «О положении в стране» ни разу не употребил слова «американская исключительность», хотя президент назвал Америку «светочем мира» и «величайшей нацией на Земле».

«Когда консерваторы говорят, что американская исключительность в опасности, в их словах есть определённый смысл, – замечает Бейнарт.– В основе своей Америка становится менее исключительной. Но в чём Гингрич и компания ошибаются, так это в том, что причиной подобного упадка является президентство Обамы. На самом деле это не причина, а результат. Как это ни парадоксально, больше всего в ослаблении американской исключительности виноваты те самые консерваторы, которые в первую очередь страшатся заката Америки».

По мнению современных американских правых, характеристик американской исключительности, по сути, всего три: «наша вера в организованную религию, наша вера в особое предназначение Америки нести свободу всему миру и наша вера в то, что у нас бесклассовое общество, в котором каждый может пробиться наверх благодаря ограниченному государственному вмешательству и свободному предпринимательству».

Оставим однако, как договорились, внутренние проблемы США за рамками разговора и обратимся к теме внешней политики единственной сверхдержавы. Правые круги убеждены, что США призваны к выполнению особой миссии за рубежом. «Я считаю, – заявил в 2011 году мормон Митт Ромни, – что мы исключительная страна с уникальным предназначением и ролью в мире...»

По мнению многих консерваторов, такое уникальное предназначение Америки в мире накладывает на неё не менее уникальные обязанности. Она не может стоять в стороне, когда «торжествует зло». Это якобы даёт ей уникальные привилегии. США, подчёркивают правые, не связаны мнениями других государств. Как отметил в 2004 году Джордж Буш-младший в своём президентском послании конгрессу, Америка не нуждается в разрешениях других стран на выполнение своей миссии в мире.

Откуда она, эта убеждённость в американской исключительности? На эту тему мы беседуем с известным российским аналитиком, доктором военных наук Сергеем ПЕЧУРОВЫМ, знающим Америку не понаслышке.

– Сергей Леонидович, откуда у американских правых убеждённость в их праве вмешиваться во внутренние дела других государств без оглядки на нормы международного права?

– Мировоззрение представителей консервативных кругов уже на протяжении нескольких поколений американцев базируется, в том числе, на идее «превосходства англо-саксонской расы». Эта идея, замечу, отнюдь не нова, и её истоки уходят в раннее Средневековье. Героизация англо-саксов – это не только продукт идеологических изысканий XIX века.

– Времена норманнов?

– Даже раньше. Тезис об англо-саксонской исключительности, о превосходстве англо-саксов стал выдвигаться уже предводителями вторгшихся в V-VIII веках на территорию нынешней Англии германских племён – сначала немногочисленных ютов, а затем отрядов англов и особенно саксов – в контексте их борьбы с местными кельтскими племенами.

Юты быстро растворились среди более многочисленных племён англов и саксов, которых с тех пор, памятуя об их почти полной идентичности, именуют «англо-саксы», а иногда и просто как «саксы». Либо на шотландский манер – «сассенахи». Забегая вперёд, скажу, что в последующем захватчики сами себя стали называть англичанами, поскольку именно представители знатного рода англов возглавили переселенцев-колонизаторов. И лишь в более поздние времена, когда на повестку дня был поставлен вопрос об обосновании доминирования Британской империи, вспомнили об англо-саксах.

– Но знать самих англо-саксов не удержала контроль над Альбионом...

– После того, как англо-саксы почувствовали себя хозяевами обширных территорий нынешней Англии, теперь уже им в течение многих десятилетий приходилось отражать нападения варваров – так они окрестили скандинавских викингов. Те стояли реально ниже англо-саксов по критерию цивилизованности, но сумели поставить под свой контроль, правда временно, её северные и восточные земли. В 1042 году престол вернулся к саксу – Эдуарду Исповеднику.

Однако вторжение в Англию в XI веке более высокоразвитых выходцев из континентального герцогства Нормандия заставило англо-саксов, обеспечивших было себе доминирование в стране, формально подчиниться и смириться с перемешиванием с новыми пришельцами. Это в конце концов и привело к формированию единой нации современных англичан.

И всё же в последующие десятилетия, как подчёркивал популярный писатель-фантаст, но мало известный в нашей стране в качестве блестящего историка Айзек Азимов, англо-саксы, ставшие считать себя коренными жителями Англии, никак не могли согласиться с тем, что нормандское завоевание в конечном счёте стало благом для их страны. Такое негативное отношение к завоевателям с континента, то есть с территории нынешней французской Нормандии, глубоко укоренилось в сознании каждого британца.

Как считает социолог Стюарт Андерсон, систематизированная и окончательно утвердившаяся концепция об англо-саксонской исключительности стала популярной в Англии в XVI веке. Именно в это время активизировались сторонники разрыва с римско-католической церковью, которые выдвинули тезис о «чистоте религиозных институтов» Англии, существовавшей якобы до нормандского завоевания.

В конце XVI – начале XVII века ярые приверженцы идеи придания британскому парламенту расширительных законодательных и исполнительных функций в ущерб королевской власти вдруг вспомнили об исторических корнях англо-саксонской системы правления. Речь шла о записях обычного права у англо-саксов в VII-IX веках, которые были действительно оригинальны, так как появились без всякого римского влияния. К концу же XVIII века в Англии стала популярной легенда о том, что в стране так называемые институты свободы своими корнями уходят в демократизм племенного управления англо-саксов.

– Но это всё происходило в Англии, к тому же в далёком прошлом. Как убеждённость в своей исключительности поселилась в умах американской элиты, которая в XVIII веке избавилась от зависимости от британских аристократов?

– Мысль о присущих изначально англо-саксам свободах была перенесена в Америку колонистами. Многие лидеры борцов за независимость британских колоний в Северной Америке были её приверженцами. Прежде всего это относилось к автору проекта Декларации независимости и в последующем президенту США Томасу Джефферсону (1743-1826 гг. – Ред.), который предлагал даже поместить на Большую печать США образы героев англо-саксонского эпоса братьев Хенгиста и Хорса.

Они были приглашены в нынешнюю Англию вместе с их соплеменниками в V веке вождём одного из кельтских племён (бриттов) для помощи в защите от других претендентов на местную власть. Примечательно, что эти так называемые герои, прибыв с мощным отрядом сопровождения для обсуждения плана действий, вероломно перебили элиту кельтского племени и фактически содействовали насильственной колонизации острова пришельцами с континента.
После провозглашения независимости США в 1776 году сначала в правящих кругах нового государства, а затем и в обывательской среде концепция «англо-саксонских свобод» всё более чётко начала приобретать расовый оттенок. В период подготовки и особенно в ходе начавшейся войны с Мексикой (1846-1848 гг. – Ред.) общественное сознание в США оказалось под мощным давлением развернувшейся пропагандистской кампании по дискредитации будущей жертвы при одновременном выпячивании аргументов о «неполноценности мексиканской расы», что делало победу «англо-саксонской расы» неизбежной.

В то время в интеллектуальной среде столиц ведущих европейских стран широкое распространение получили труды французского социолога Жозефа Артура де Гобино, одного из основателей расово-антропологической школы и расистской теории, в которой он выдвигал тезис о том, что борьба рас – движущая сила развития народов.

В самих США в период, охватывавший годы накануне гражданской войны (1861-1865 гг. – Ред.), в её ходе и вплоть до 1890-х годов в целом продолжала превалировать идеология «англо-саксонского превосходства», основанная, правда, не на подчёркивании неких национально-расовых достоинств выходцев с Британских островов. Тогда упор делался на их гипотетическую веру в дееспособность институтов свободы, ради чего, мол, они и переселились в Новый Свет, сбежав от деспотических режимов Европы. Параллельно ряд ангажированных историков, философов, социологов по обе стороны Атлантики занялись активным формированием теории тевтонского происхождения современных англо-саксов.

– Под тевтонами подразумевались, очевидно, германские племена начала новой эры?

– Именно они, как предки древних англо-саксов. Указанная теория активно эксплуатировалась с целью доказательства факта привнесения в Англию институтов свободы англо-саксами, получивших их в наследство от этих самых тевтонов. Основной акцент делался на том, что в населявших дремучие леса германских племенах уже тогда были созданы будто бы основы демократической социальной организации, ставшей доминирующей на Британских островах путём вытеснения расово отсталых британских кельтов.

Более того, пропагандисты этой теории доказывали, что именно потомки тевтонов в XVII веке переселились в Америку, где энергия лесных германцев возродилась путём формирования институтов свободы в Новой Англии. Первой работой, пропагандировавшей позитивную связь тевтонского наследия и современного на тот момент устройства обществ Великобритании и США, был теоретический труд английского историка Джона Кэмбелла «Саксоны в Англии», опубликованный в 1849 году.

Позже такие исследователи, как Уильям Стаббс, Джон Грин и Эдвард Фримэн, сделали акцент на расовой связи современных англичан и тевтонских, т.е. германских, племён – в особенности англов и саксов. Стаббс доказывал безусловную пользу для последующего развития Альбиона его оккупации германскими племенами и несостоятельность, с точки зрения прогресса, кельтов и тем более латинян. А Грин в своих трудах проводил линию прямой преемственности современной английской литературы и эпоса от тевтонов.

Ещё один пропагандист тевтонских корней англо-саксов Фримэн, справедливо обвинявшийся, кстати, в незавуалированном расизме, был автором нескольких теоретических работ, в том числе «Истории норманнских завоеваний», выдержавшей 15 изданий. В ней он оценивал Германию как страну менее «тевтонско чистую» по сравнению с Англией, поскольку первая, по его мнению, была загрязнена латинской кровью и безвозвратно утратила тевтонские демократические институты. Он называл современную ему Германию Старой Англией, саму Англию – Средней Англией, а США – Новой Англией.

– Тевтонами считали себя и представители американского истеблишмента...

– Более того, США вслед за англичанами принялись развивать «тевтонскую теорию». Один из пользовавшихся тогда популярностью американских историков Джон Лотроп Мотли призывал обратить внимание на историю Нидерландов, на борьбу голландцев с латинянами за независимость. Он считал, что голландцам, как расовым родственникам англо-саксов, исконно присущи стремления к свободе.

Наибольший расцвет в США теория тевтонского происхождения англосаксов получила усилиями историка Герберта Адамса, считавшего, что американские политические институты как наиболее передовые в то время якобы берут начало в структурах племенной организации древних германцев. Один из его учеников, впоследствии ставший президентом США (1913–1921 гг. – Ред.), Вудро Вильсон писал о том, что «английская раса является единственной расой, которая добилась успеха в образовании и сохранении либеральных форм правления, что является наиболее впечатляющим результатом развития».

Надо отметить, что на рубеже XIX–XX веков идеи «англо-саксонской исключительности» нашли широкую поддержку среди интеллектуалов северо-восточных и северо-западных штатов США, где большинство населения составляли выходцы с Британских островов. Именно они, подчеркну, формировали общественное мнение в США на рубеже XIX–XX веков, да и в последующем. Это, добавлю, те самые WASP – White Anglo-Saxon Protestant – белые англосаксонские протестанты, составившие ядро американской политической и интеллектуальной элиты.

– Доводилось читать, что и за естествоиспытателем Чарльзом Дарвином был грешок расистской высокомерности.

– Концепция о «расовом превосходстве» англосаксов получила весомое научно-естественное обоснование вследствие опубликования фундаментального труда британца Чарльза Дарвина (1809–1882 гг. – Ред.) «Происхождение видов путём естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» и особенно его вольных интерпретаций.

Дарвин, считавший, что главным движущим фактором эволюции является естественный отбор, спровоцировал теоретиков расовой сегрегации на попытку обосновать, так сказать научно, превосходство одних рас над другими. Теоретики расизма включили в дарвиновскую теорию человеческие расы и сделали их субъектами, предметом борьбы за существование, как в мире животных.

Интересен, хотя и мало обсуждаем факт, что Дарвин объективно сам поверил в то, что менее приспособленные к существованию человеческие расы должны уступить место более развитым в силу тех же законов естественного отбора. Более того, он искренне считал, что англосаксонская раса и её североамериканская ветвь есть сверхраса. В одной из своих поздних работ он писал, что ошеломляющий прогресс США и менталитет населяющего эту страну народа являются подтверждением законов естественного отбора.

В развитии учения Дарвина именно под этим ракурсом самое активное участие принял опять же британский философ и социолог Герберт Спенсер (1820–1903 гг. – Ред.), который в качестве основного закона социального развития считал выживание наиболее приспособленных обществ. Последователи Дарвина и Спенсера в Европе и Северной Америке, используя дарвиновские и псевдодарвиновские термины, применяли теорию эволюции к объяснению соперничества государств, наций и рас на международной арене. Регулятором же соперничества рас они видели войну.

– Церковь с её концепцией креационизма, Божественного творения настороженно относилась к Дарвину…

– В целом да, но среди протестантских теологов были и его сторонники. Особое место в теологическом обосновании исключительности англосаксов занимали труды представителя одной из протестантских церквей США пастора Джошуа Стронга. В отличие от большинства священнослужителей он не находил в дарвинизме чего-либо существенного, противоречащего протестантской теологии.

В своих главных теоретических трудах «Наша страна» и «Наша эпоха» Стронг пытался совместить дарвинизм и христианскую религию в её протестантском варианте, утверждая, что, цитирую, «последние достижения науки, объясняющие неизбежность триумфа передовых рас, являются не чем иным, как откровением плана Бога по обеспечению прогресса человечества». При этом он утверждал, что «англосаксонская раса, в частности её американская ветвь, является проводником Божьего промысла на Земле». Так что нечего удивляться, что так же думал и Рональд Рейган, и Джордж Буш-младший…

– С распространением идей «англосаксонской исключительности» связано и имперское федеративное движение в Великобритании.

– Да, такое движение возникло на Британских островах в конце XIX века. Целью имперских федералистов ставилась трансформация разобщённых составных частей Британской империи в интегрированное, центрообразующее государство. Они выступали за оформление свободного союза «матери-родины» Великобритании и самоуправляющихся колоний-доминионов – Канады, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африки при обеспечении равных прав всего белого населения.

Сторонники имперской федерации намеревались сформировать общие (объединённые) парламент и правительство с резиденцией в Лондоне. При этом они рассчитывали, что тем самым будут законодательно гарантированы прочные экономические связи между всеми элементами федерации, централизованная система обороны и в итоге обеспечен успех цивилизационной миссии англосаксов.

Уже в 1884 году стараниями влиятельных федералистов была учреждена Имперская федеративная лига во главе с лордом Роусбери и со штаб-квартирой в Лондоне, которая тут же, с одобрения соответствующих властей на местах, учредила свои официальные представительства во всех доминионах.
– Однако лига успеха так и не добилась.

– Федералисты не смогли выдержать, как отмечают историки, «эгоистического давления» со стороны влиятельной буржуазии, прежде всего процветающей в тот период «матери-родины». В 1893 году британский премьер Уильям Глэдстоун окончательно отверг план лиги по введению свободной торговли, тем самым не позволив заложить экономическую основу под планируемую федерацию.

Между тем для продвижения замысла федералистов в те годы был создан серьёзный идеологический задел. Видимо, первым теоретическим трудом, в котором была изложена идея о формировании объединённого государства англосаксов, можно считать изданную в 1860 году в США книгу «Англия и Америка». А Чарльз Дилк, считавшийся радикальным либералом, предрекал времена, когда «Америка, наконец, займётся экспансией». Он откровенно писал о том, что «саксоны завоюют Африку, Китай, Японию и Латинскую Америку… другие же так называемые великие державы будут низведены до уровня пигмеев».

Среди влиятельных английских сторонников союзного государства англосаксов следует особо назвать Сесила Родса.

– Того самого Родса, что создал организацию «Круглый стол», положившую начало созданию элитарных наднациональных организаций вроде Бильдерберского клуба?

– Его самого. Именно Родс, пожалуй, внёс наибольший вклад в дело пропаганды идей англосаксонского федерализма и их воплощения в жизнь. В своём написанном ещё в юношеском возрасте и ставшем в последующем знаменитым завещании он подробно изложил план расширения владений Великобритании, широкой оккупации ею африканского континента, превращения США в интегральную часть Британской империи, что, по его мнению, должно было положить конец войнам за передел мира. По мере роста мощи североамериканцев он стал, с оговорками, допускать возможность перехода всех англосаксонских образований под эгиду США, если не будет предложено другой конструктивной идеи формирования, по его словам, элитарной расы.

В качестве практического шага Родс, будучи весьма богатым предпринимателем, на свои деньги в 1893 году организовал специальное учебное заведение для молодых белых людей из британских колоний и доминионов для подготовки будущей элиты федерации, а затем расширил приём в неё за счёт студентов из США. Он верил, что пусть и не сразу, но его мечты об англосаксонском государственном союзе в конце концов реализуются.

– А как в правящих кругах США отнеслись к идее создания федерации англосаксов?

– В многонациональных США общественность на первых порах без энтузиазма встретила этот замысел. Однако англосаксонская элита постепенно начала проявлять интерес к этому проекту. За дело пропаганды идей союза англосаксов взялся известный в США промышленник и филантроп Эндрю Карнеги (1835–1919 гг. – Ред.). Он всегда подчёркивал, что искренне любит Великобританию как «мать наций» и как главный движитель человеческого прогресса.

– Но английскую королевскую династию он недолюбливал…

– Я бы сказал, не английскую, а правящую в Великобритании. Ведь представители Саксен-Кобург-Готской (ныне Виндзорской) династии имеют отношение к знати англов лишь условно. Они – из так называемой Эрнестинской линии древней саксонской династии Веттинов. Но это отдельная тема…

Карнеги действительно неприязненно относился к английскому монархизму и официальной англиканской церкви, как и к чрезмерной, по его мнению, вовлечённости Лондона в европейские дела. Карнеги наивно полагал, что в Великобритании вот-вот должна произойти революционная смена режима, в результате чего новая республика вступит в Американский союз. По убеждению Карнеги, англосаксонское единство, как он писал, «в конце концов положит конец формальным разногласиям и в один прекрасный день американцы и британцы станут реально одним народом».

На рубеже XIX–XX веков среди белой элиты США, представлявшей собой выходцев не только из Англии, но и из Шотландии, Уэльса и Ирландии, идеи Карнеги о включении всех составных частей Соединённого королевства в состав США на правах штатов и на равных условиях были весьма популярны. В самом же Лондоне, я имею в виду монархические круги, эти взгляды были встречены, естественно, в штыки.

– В 1890-е годы начался резкий всплеск иммигрантского потока в США, главным образом из бедных стран Южной и Восточной Европы.

– Он стал ещё одним фактором, стимулировавшим рост англосаксонского национализма. На рубеже XIX–XX веков появились данные, свидетельствовавшие о том, что соотношение въехавших в США переселенцев резко изменилось не в пользу потомков германцев из Великобритании, Германии и Скандинавии.
Тревожными, с точки зрения англосаксонских националистов, стали первые годы ХХ века: уже в 1907 году более 85 процентов всех прибывших в США составляли отнюдь не тевтоны. В консервативной среде американского общества начался ропот, который постепенно перерос в требование к Белому дому упорядочить иммигрантский поток …

– По мере роста экономической мощи США британская элита становилась всё более зависимой от американцев в мировой политике.

– Ещё известный классик писал, что политика – это концентрированное выражение экономики. К консолидации крупнейших англосаксонских государственных образований – Британской империи и США – их истеблишмент подталкивало вынужденное признание британской элитой того факта, что Лондону одному на рубеже веков перестало хватать ресурсов для противостояния крепнущим континентальным державам.

Примечательно, что интеллектуалы Северной Америки, прикрываясь англосаксонским национализмом, стали активно подыгрывать «матери-родине». Известный американский историк и геополитик контр-адмирал Альфред Тэйер Мэхэн (1840–1914 гг. – Ред.) в начале 1890-х годов откровенно писал о том, что «нам (то есть США и Великобритании) пора начинать работать вместе на общее дело и, если потребуется, против остального мира. Это является нашей высшей государственной задачей, причём как для упрочения политических традиций, так и во имя объединяющей нас общей крови».

А в Англии влиятельнейший политический деятель Артур Бальфур – один из тех, кто определял политический курс Лондона на рубеже веков, предвидел близкое будущее, когда весь мир будет поделён между несколькими великими «расовыми государствами»: англосаксонским, славянским, германским, латинским, азиатским, турецко-мухаммедианским (то есть исламским) и южноамериканским.

Славянское, отмечал он, будет простираться от Венгрии и Балкан на восток вплоть до северной части Тихого океана. Германское поглотит Нидерланды, Данию, большую часть Швейцарии и будет доминировать в Центральной Европе. Латинская федерация «уравновесит» Германию за счёт включения в себя Испании, Португалии, Франции, Италии, Бельгии, Греции и части Швейцарии.

Китай и Япония сформируют ядро азиатского расового государства, а турецко-мухаммедианское сплотит вокруг модернизированной Турции весь исламский мир. Государства Южной Америки объединятся в одно целое. Но ведущим государственным образованием на Земле, разумеется, станет нечто в виде объединения Британской империи и США.

Но всё же более популярным на Западе было мнение о том, что мир, скорее всего, будет поделён между великими расами Запада. Так, один из американских интеллектуалов чётко выписал главных действующих лиц на международной арене на рубеже XIX–XX веков: «Мир теперь с практической точки зрения принадлежит или контролируется пятью государствами-нациями: Британской империей, США, Россией, Германией и Францией… Малые так называемые суверенные государства выступают лишь в роли сателлитов, вращающихся вокруг больших политических планет».

Действительно, в начале ХХ века эти пять великих держав контролировали четыре пятых поверхности Земли и управляли двумя третями её населения. Из данного постулата англосаксы логически сделали вывод о том, что объективно их непосредственными конкурентами-соперниками за мировое господство являются Франция как наиболее сильный и энергичный представитель «латинской расы», Германия – «тевтонские кузины» англосаксов и Россия – лидер «славянской расы».

- Социальные дарвинисты провели анализ «рас-соперниц». Представители «латинской расы» характеризовались как в высшей степени эмоциональные, несдержанные, необязательные и недисциплинированные люди. Их отличительными чертами также являлись, по мнению англосаксов, легковерность и суеверие, склонность путать реальность с фантастикой.

«Латиняне» расценивались как наименее сильная из ведущих мировых рас. Некоторые основания для такого вывода были. Некогда великая держава Португалия полностью потеряла к тому времени свой статус. Италия демонстрировала неспособность навести порядок в своих африканских колониях. Испания показала полную несостоятельность в войне с США, потеряв стратегически важные Пуэрто-Рико, Гуам, Кубу и Филиппины.

Да и лидер «латинян» Франция, потерпев поражения при Ватерлоо (1815 г.), а затем и в войне с Пруссией, так и не оправилась морально и экономически от последствий череды неудач на международной арене. Американский президент (1901–1909 гг. - Ред.) Теодор Рузвельт в связи с этим подметил: «Франция неумолимо сползает вниз по пятам Испании».

С Германией и в целом «германской расой» дело обстояло, с точки зрения англосаксов, несколько иначе. Современные германцы рассматривались как наследники тевтонов и потому схожими с самими англосаксами. Считалось, что они обладают по преимуществу позитивными чертами, такими как бережливость, трудолюбие, амбициозность, приспособляемость, лояльность, осторожность. Однако при всём при том англосаксов настораживало стремление их германских «кузенов» потеснить на мировых рынках британскую торговую буржуазию. Подозрения усиливали сообщения о начале реализации немцами масштабной кораблестроительной программы.

Американцев особо настораживал тот факт, что Германия всё пристальнее начинала взирать на сферу безраздельного влияния США - Южную Америку. В связи с этим американский государственный деятель Генри Кэбот Лодж в феврале 1900 года открыто заявил о том, что ему известен главный объект германской экспансии - богатая природными ресурсами Бразилия. Опасения Лоджа разделял и ставший в следующем году президентом США Теодор Рузвельт.

- Что же получается - интеллектуалы вели речь о родстве англосаксов и континентальных германцев, а политики начали «точить ножи»...

- Негативное отношение к германцам со стороны англо-саксонской политической элиты явилось своеобразным парадоксом, ввергнувшим теоретиков англосаксонской исключительности в смятение. Единственное, что им оставалось, так это доказывать другим, да и самим себе, что германцы и англосаксы якобы так давно утратили общность, что разговоры об их родстве просто потеряли смысл. Более того, современные германцы настолько пропитались духом абсолютизма, что потеряли «вкус тевтонских свобод». К тому же они смешались с «латинянами» и всё больше перенимают у них отрицательные национальные черты, такие, например, как склонность к коррупции. Но в целом англосаксы всё же не считали Германскую империю главной стратегической угрозой своему курсу на мировое доминирование.

Конец правления Екатерины II был отмечен ухудшением отношений с Великобританией. Весной 1791 года разгорелся международный конфликт, вошедший в историю как «Очаковский кризис». Британский флот безраздельно господствовал в Балтийском море и имел полный контроль над всем экспортом из Российской империи. Чёрное море давало России обходный путь торговли с Западной Европой, что не устраивало Англию. 22 марта 1791 года британский кабинет министров выдвинул на своём заседании ультиматум России. Если последняя откажется вернуть очаковские земли Турции, то Великобритания и союзная ей Пруссия объявят войну.

Военно-политический нажим сопровождался созданием негативного образа императрицы Екатерины и её окружения в европейской прессе. На карикатуре - медведица с головой Екатерины II и князь Г.А. Потёмкин с обнажённой саблей в руке; вдвоём они противостоят группе британских политических деятелей. За спинами политиков два епископа, один из которых шепчет молитву: «Избави меня, Господи, от русских медведей...»

- Предвидели взлёт могущества Поднебесной?

- Китайцев, ослабленных и униженных в ходе опиумных войн, тогда вряд ли кто видел будущей великой державой. Как идеологов, так и политиков Британской империи и США беспокоила Россия. Современный социолог Стюарт Анерсон так оценивает отношение англосаксов к империи Романовых на рубеже XIX–XX веков. Он пишет: «Трудно выразить словами ужасающее впечатление, которое производил на британцев и американцев русский колосс. Они рассматривали экспансию Российской империи как почти космическое явление, несущее в себе гигантскую стихийную, непреодолимую силу, которая затрагивает всех и каждого, кто становится на её пути. Будь то государственные деятели или философы, все они сравнивали русскую экспансию с движением ледника, выползшего с Севера и ежегодно увеличивающегося в объёме и набирающего всё больший вес».

Действительно, простого взгляда на карту мира было достаточно, чтобы понять: на всём протяжении своих границ Российская империя вступала в конфронтацию с империей Британской, даже несмотря на то что проигранная Крымская война и украденная на Берлинском конгрессе победа в русско-турецкой войне 1877–1878 годов остановили формально продвижение русских на юг. В Лондоне и Вашингтоне всерьёз опасались, что Санкт-Петербург в один прекрасный день, наплевав на все договоры, всей своей мощью устремится в «чувствительном» для Европы южном направлении.

Это неминуемо столкнуло бы русских с британцами, угрожая позициям Лондона в Средиземноморье, Персидском заливе, а затем и в Индии, Бирме, Малайе, Китае. Англосаксонские аналитики полагали, что в таком случае само существование Британской империи будет поставлено под вопрос. В 1890 году в руководстве Великобритании пришли к заключению о том, что без надёжных союзников им не выдержать натиска русских.

- Но в начале XX века наметилось англо-русское сближение...

- Это было чуть позже, а пока, в конце ХIХ века, английский истеблишмент видел ситуацию так: русские имеют ряд серьёзных преимуществ. Военная мощь, почти самодостаточная экономика, обширные территории с плохо оборудованными доступами с морей, что затрудняло десантные операции. Если русские «возобновят движение», они быстро «переварят» захваченные территории и местное население. В итоге Россия превратится в гигантское образование, конфронтирующее с рассеянными и слабыми по отдельности англосаксонскими анклавами.

В Лондоне и Вашингтоне, удручённые невесёлыми перспективами, принялись изучать «славянскую расу», присущие русским отличительные особенности, чтобы учесть это во внешнеполитическом и военном планировании. Расовые характеристики, даваемые русским, не были лестными. Типичный русский мужик - а именно крестьяне составляли подавляющее большинство населения империи Романовых и, естественно, главную солдатскую массу - обладал якобы такими чертами, как скрытность, индифферентность, недостаток предприимчивости, суеверность, набожность.

Один из западных экспертов тогда подметил такой, по его мнению, парадокс: «Раса славян, с одной стороны, невежественная, вялая и раболепная, а с другой - характеризуется терпением и мужеством. Славяне имеют склонность к подчинению, приемлют внешнее управление и в то же время обладают большим энтузиазмом и несгибаемой волей». Благодаря совокупности этих черт, считали англосаксы, русские крестьяне, будучи поставленными под ружьё, с лёгкостью подчиняются командирам и превращаются в нерассуждающий мощный кулак военной машины империи. Уж если такие солдаты пришли в движение, то из-за стойкости и беспрекословного повиновения «славянской расы» их уже невозможно остановить.

Для обоснования негативного отношения англосаксонского мира к русским использовался такой тезис: мол, столкновение между англосаксами и славянами является проявлением борьбы идеалов свободы и деспотизма. Не последнюю роль в нагнетании политических страстей играло и то, что элита англосаксов считала, что в русских людях укоренилась ненависть по отношению к Западу, что они привержены идеалам панславянизма и верят в своё высшее предназначение по «окультуриванию» Азии.

Несмотря на наращиваемые Россией успехи в экономике и духовной культуре, представители англосаксонской элиты не желали считать русских расово полноценными и называли их полуцивилизованными. Неудивительно, что американский президент Герберт Гувер (1929–1933 гг. - Ред.) открыто заявлял о том, что «русские - это азиаты, которые вообще не являются частью западной цивилизации».

И в Великобритании, и в США было широко распространено мнение о том, что русская экспансия представляет собой «последнюю волну варваров из Азии» - своего рода ренессанс натиска готов и вандалов, некогда сокрушивших Рим. Американский пастор Джошуа Стронг подчёркивал, что русский, несмотря на внешне европейский вид, по натуре чистый азиат. А социолог Франклин Гиддингс (1841–1913 гг. - Ред.) сравнивал русских с «шайкой азиатских варваров», которых вождь гуннов Аттила привёл в V веке под стены Рима. Гиддингс, рассуждая о влиянии победы США над Испанией в ходе войны 1898 года, сделал предположение о том, что «главный вопрос ХХ века будет состоять в том, какая раса, англо-саксы или славяне, навяжет миру свою цивилизацию».

- Итак, англосаксонская элита Британской империи и США, воспитанная в духе своей исключительности, в начале ХХ века начала воспринимать Россию в качестве основного соперника.

- Да, при этом главную угрозу для их интересов они видели в том, что русские осуществляют расширяющее проникновение на Дальнем Востоке в страны, не входившие, с точки зрения Лондона и Вашингтона, в сферу влияния Санкт-Петербурга. Во многом провоцирующую роль играла быстро прогрессировавшая Япония, также считавшая тогда Россию главным конкурентом в колонизации территорий региона. Имело место явное сложение интересов Японии и англосаксонских государств вокруг ещё не освоенных по-настоящему, но сулящих громадные дивиденды региональных рынков. Речь шла прежде всего о многомиллионном Китае.

Лондон волновали геополитические последствия русской политики, в частности гипотетическая возможность установления Берлином и Токио взаимопонимания с Санкт-Петербургом.

- Позднее, уже при Сталине, ряд немецких геополитков, в первую очередь Карл Хаусхофер с его концепцией континентального блока, проталкивал идею оси «Берлин - Москва - Токио».

- Давайте об этом поговорим отдельно. А сейчас вернёмся в начало минувшего века. Тогда Вашингтон довольно индифферентно относился к англо-русскому соперничеству на берегах Тихого океана. Американцы в ту пору не являлись одним из серьёзных коммерческих игроков в регионе (не более одного процента экспорта), поэтому особо важных экономических интересов у них там не было. Один из ведущих американских государственных деятелей, будущий президент Теодор Рузвельт даже публично высказался в том плане, что, мол, экспансия России в Азии не может повредить англосаксонским устремлениям в ещё не колонизированных пространствах Австралии и Африки...

Естественно, такая политическая индифферентность союзника никак не могла удовлетворить британцев. Устами влиятельного в англосаксонской «политтусовке» канадского министра юстиции Дэвида Миллса было проартикулировано следующее разъяснение Вашингтону по поводу ситуации на Дальнем Востоке: «Это не проблема в отношениях Англии и России, это вопрос об отношениях саксов и славян. Опасность направлена не на государство, а на расу, к которой мы все принадлежим!»

И британцы начали прессинговать своих североамериканских «братьев по расе». Первое официальное предложение Вашингтону о тесном взаимодействии поступило из Лондона в 1898 году буквально на следующий день после того, как русская эскадра бросила якоря в Порт-Артуре. Особую активность в деле склонения американцев на свою сторону, вплоть до заключения военного союза, проявил один из неформальных лидеров в британском истеблишменте Джозеф Чемберлен, министр колоний.

Пытаясь завоевать симпатии вашингтонской элиты, он во всеуслышание провозгласил: «Я отказываюсь говорить о США как иностранной державе: у нас общие тело и кровь!» Одновременно он пытался взбудоражить американскую общественность, акцентируя внимание на неких опасных последствиях экспансии России. Чемберлен предупреждал о том, что «настанет день, когда сотни тысяч китайцев и татар, оснащённых русским оружием и обученных русскими офицерами, до крайней степени усилят русскую армию. И если это печальное событие произойдёт, Британия будет вынуждена в одиночку противостоять ей без каких-либо надежд на успех».

Но и этого показалось мало озабоченным так называемой русской экспансией британским политикам. Тот же Чемберлен, неуверенный в том, что тогдашняя объединённая мощь англосаксов способна противостоять русским, лично в 1898–1899 годах вёл переговоры с германскими дипломатами. Он убеждал их в целесообразности создания направленного против России Тройственного союза в составе Великобритании, США и Германии.

Эти идеи имели существенную поддержку в интеллектуальных кругах Лондона. В 1898 году один из английских националистов и русофобов Арчибальд Колкьюхаун выпустил теоретический труд под названием «Китай в трансформации», в котором резюмировал, что исход соперничества на Дальнем Востоке повлияет на судьбу человеческой цивилизации в целом. Поэтому якобы «просто необходим союз англосаксов и тевтонов, чтобы противостоять альянсу славян и латинян».

Последовательным сторонником «англосаксонского экспансионизма» выступал и американский контр-адмирал Мэхэн, полагавший, что в неизбежном столкновении рас на Дальнем Востоке сойдутся «тевтонские страны» - Германия, Великобритания и США, с одной стороны, и союз славян и латинян, т.е. французов, - с другой.

- Но к началу Первой мировой войны возникла совершенно иная конфигурация военно-политических альянсов.

- По мере развития ситуации в Европе и всё более отчётливо проявлявшейся сути внешней политики Германии интерес англосаксов к ней, как союзнику, стал угасать. Планы по вовлечению Берлина в борьбу с Россией на Востоке остались нереализованными. Более того, некоторые политики, главным образом из числа британцев, стали выражать опасения относительно возможного сближения России и Германии на почве именно англофобии.

Во многом на новый расклад сил на международной арене повлияла начавшаяся в Южной Африке англо-бурская война. Британская дипломатия предпринимала титанические усилия, для того чтобы руками американцев защищать свои интересы на Дальнем Востоке. Лондон не хотел отвлекать свою военную мощь от Африки. И всё же, как подчёркивает социолог Стюарт Анерсон, американцы в большинстве своём не желали тогда быть вовлечёнными в крупномасштабную войну на Дальнем Востоке - даже в случае втягивания в неё кровно близких им британцев. Не вызывали у американского обывателя симпатий к своим «братьям по расе» и жестокие расправы над бурами в Южной Африке. В целом в этот период в Вашингтоне превалировали настроения «изоляционизма», невмешательства в международные кризисы.

Более того, периодически даже отмечались всплески англофобии. Генри Кэбот Лодж, долгое время не сходивший с внутриполитической сцены США в качестве одной из ведущих фигур и считавшийся самым близким другом будущего президента США Теодора Рузвельта, попытался даже организовать в стране мощную антибританскую кампанию, обвинив Лондон во вмешательстве во «внутриамериканский конфликт в Венесуэле» (1895–1896 гг. - Ред.) и его стремлении подорвать основы важной для Вашингтона доктрины Монро. Он даже пригрозил захватом Канады, если британцы не умерят свой пыл.

Теодор Рузвельт, избранный в 1901 году президентом США, поначалу вообще не скрывал своих антибританских настроений, порой бравируя тем, что в нём «не течёт ни капли английской крови» (по отцу он голландского происхождения. - Ред.). Однако нельзя не отдать должное британцам: выверенные шаги английской элиты, умеющей тонко работать за кулисами истории, постепенно стали приносить дивиденды.

Япония, подстрекаемая Великобританией, приступила к активным военным приготовлениям. Токио официально предложил Лондону усилить его военно-морское присутствие в регионе. Британцы мало того что пошли навстречу данной «просьбе», так они ещё и предложили Токио союз, обещав прийти на помощь, если японцы окажутся втянутыми в войну с более чем одной державой.

И на этот раз американцы официально отказались поддержать Лондон в его намерениях втянуть США в назревавший военный конфликт. Этому способствовала не в последнюю очередь искусная игра российской дипломатии. Кроме того, объективно в пользу России оказались неожиданно возникший в 1903 году кризис в американо-британских отношениях вокруг границ Аляски и поначалу жёсткая антибританская позиция президента Теодора Рузвельта. Как отмечает Анерсон, в конфликте вокруг Аляски американский национализм хозяина Белого дома взял верх над англосаксонской солидарностью.

Лондон тем не менее не оставлял попыток спровоцировать кризис на Дальнем Востоке и вовлечь в него США. Но когда японский посол в Вашингтоне в сентябре 1903 года напрямую спросил государственного секретаря Хэя, будут ли США поддерживать его страну в случае развязывания русско-японской войны, американец заявил, что у Токио не должно быть никаких иллюзий на этот счёт.

В то же время, и на это указывает в своих воспоминаниях популярный в начале ХХ века американский журналист Джордж Кеннан, американское руководство всё время балансировало на грани подключения Лондона к курсу, нацеленному на разжигание войны между Японией и Россией. Американское руководство солидаризировалось с британцами в те годы исходя скорее из геополитических принципов, а не на основе кровного родства и теории англосаксонской исключительности.

Начавшаяся в 1904 году русско-японская война явилась в том числе следствием сложной многоходовой игры Лондона, вовлёкшего в неё в конце концов и Вашингтон. Совместными усилиями обеим англосаксонским державам посредством поддержанной ими Японии удалось нанести, как они посчитали, чувствительный удар по геополитическому противнику - России.

Это, видимо, имело далеко идущие последствия. Стремление Николая II и его окружения действовать без оглядки на англосаксов было отчасти нейтрализовано. Последующее развитие событий вплоть до мировой войны и предшествовавшая ей возня с формированием противоборствующих коалиций продемонстрировали выверенность политических ходов англосаксонской элиты, интеллектуальным центром которой оставался Лондон. Впрочем, остаётся и сегодня...
Автор Евгений ПОДЗОРОВ