На останках стабильности
Попытки Запада перекроить Ближний Восток под себя наиболее опасны для инициатора этих процессов
Евгений Сатановский
Для аналитика Ближний Восток представляет своего рода лабораторию, в которой проводятся рискованные эксперименты в масштабах целых стран – хотя и не такие катастрофические по своим последствиям, как в Африке южнее Сахары. Тем более что на процессы, идущие в международном сообществе, ближневосточные пертурбации и нестроения влияют значительно сильнее, чем африканские – по крайней мере пока. Результаты, кстати, как правило, не имеют никакого отношения к теориям экспериментаторов, в роли которых помимо великих держав все активнее выступают местные игроки.
Обитатели ближневосточного геополитического террариума, о которых в данном случае речь: бывшие империи, турецкая и персидская, борющиеся за восстановление геополитического веса, которым Оттоманская Порта и Иран обладали в доколониальную эпоху, и разбогатевшие на экспорте углеводородов салафитские монархии Аравийского полуострова, не менее амбициозны, чем Соединенные Штаты, Великобритания или Франция. Ориентируются же они в происходящем в регионе намного лучше. Поскольку в отличие от западных дипломатов и университетских профессоров их лидеры прочно стоят на земле, имея информационные источники и каналы влияния там, где полагают необходимым, и используя их так, как считают целесообразным.
Колоссальной проблемой внешних игроков на Ближнем Востоке и не только там, как показывает ситуация на Украине, является отсутствие адекватной информации, на основании которой можно принимать те или иные решения. Модное в современном западном разведывательном и политическом сообществе электронное прослушивание дает колоссальный объем первичного сырья, малопригодного для эффективной и главное – быстрой обработки. Благо, кадров соответствующего уровня, обладающих знанием хотя бы базовых языков, не говоря уже о диалектах, этнокультурной, религиозной и страноведческой специфике, ни в одной разведке и МИДе в настоящее время нет. О качестве получаемой информации речь просто не идет.
Хуже, чем хаос
Информационная опора на местных союзников, будь то руководство Катара или Саудовской Аравии, Пакистана или Украины, Ирана или Южного Судана, всегда и везде приводила и приводит Запад к провалам. Поскольку исходные данные выдавались и выдаются в искаженном виде, включая прямую дезинформацию (обычное умалчивание можно считать признаком сверхлояльности), в зависимости от того, что в данный конкретный момент западным союзникам, с точки зрения их местных партнеров, полагается (или не полагается) знать. Притом что борьба кланов, в том числе семейных, в разведсообществе накладывала свой отпечаток – история Управления общей разведки Саудовской Аравии дает массу примеров того, как это происходило и происходит на практике.
Соответственно в основе принимаемых даже на высшем уровне решений, как правило, лежит неверно интерпретированная, изначально искаженная информация. Откуда, собственно, и прискорбные результаты, которые в отечественном экспертном сообществе часто пытаются трактовать как следствие воплощения Западом теории «управляемого хаоса», в то время как они являлись и являются итогом элементарной безграмотности и отсутствия профессиональных кадров (нарастающего в верхних эшелонах политического истеблишмента). И все это помножено на самоуверенность исполнителей и размах воздействия.
Говоря попросту, в какую именно сторону поворачивается слон в посудной лавке и какие у него при этом намерения, неважно – в итоге там мало что уцелеет. Что и происходит на Ближнем Востоке. Как следствие, будь то строительство там социализма, демократии, авторитарной диктатуры или эксперименты на поле политического ислама, в итоге все равно получается что-то неожиданное и, как правило, чрезвычайно опасное. Причем для инициаторов этих процессов более опасное, чем исходное состояние той части Ближнего Востока, которую они пытались перекроить под себя. Что, впрочем, никогда никого ничему не учит и, судя по экспериментам западного сообщества с «арабской весной» и ее последствиями, не научит.
Автор позволяет себе в этом отношении крайний пессимизм, поскольку не только организационно-кадровых выводов из того, к чему привело уничтожение режима Каддафи в Ливии и поощрение западными политическими и силовыми центрами борьбы исламистов всех типов со светскими режимами Магриба и Машрика, не было сделано ни в одном из штабов, где принимались соответствующие решения, но и поддержка радикалов против тех, кого им не удалось свергнуть – как Асада в Сирии, продолжается, несмотря ни на что, до сих пор.
Последнее, разумеется, объяснимо позицией европейских исламистов-радикалов, которые де-факто контролируют положение дел в многомиллионных мусульманских общинах ЕС, финансовой поддержкой соответствующих решений со стороны Дохи и Эр-Рияда (никто еще не отменял коррупцию – личную и корпоративную в политике), лоббированием со стороны Турции и исламистскими сантиментами Барака Обамы. Однако не оставляет ни малейших оснований для оптимизма. Тем более что даже теракты в Европе не изменили ситуацию: единственный эффективный противник исламистов – ближневосточный светский авторитаризм для современного Запада в качестве союзника по-прежнему неприемлем.
Признание сделанных ошибок и тем более исправление их (успешное, а не усугубляющее ситуацию) не слишком характерны для западного сообщества, существующего как будто в параллельной реальности, о чем свидетельствует состояние дел с внутренней безопасностью в странах того же Евросоюза, демонстрирующего удивительную беспомощность в противостоянии с Исламским государством на собственной территории. Нормой для ЕС и США скорее является политический стиль многократного наступания на одни и те же грабли.
Подход такого рода способствует тому, что все больший размах в регионе приобретают радикальные исламистско-джихадистские движения, которые не вписываются в официальную систему мироустройства, не скованы никакими принятыми в ней ограничениями и, переустраивая ее под себя, ни в чем не намерены с ней считаться, в том числе за пределами региона. Это дает экспертам-ближневосточникам возможность провести массу исторических параллелей с поправками на глобализацию, которая значительно упрощает деятельность современных наследников ассасинов и махдистов.
Разность потенциалов
Отметим, что в каждом уголке Ближнего Востока существуют собственные застарелые конфликты местного значения, а ряд составляющих его государств, не имея глобальных амбиций, активно участвует в делах соседей и обойтись без них или без учета фактора их влияния в зонах, которые лидеры этих государств считают сферами своих жизненных интересов, невозможно, что бы по этому поводу ни думали внешние игроки любого ранга. Это, кстати, предоставляет массу возможностей таким странам, как Россия или Китай.
Так, без участия Марокко и Алжира невозможно обеспечение безопасности на северо-западе Африки, не говоря уже о решении проблемы Западной Сахары (которая, по глубокому убеждению автора, большей частью останется в составе Марокко, кто бы против этого ни выступал на любом уровне). Алжир после распада Ливии как единого государства – ключ к сохранению остатков стабильности в Сахаре и Сахеле, включая в координации с Египтом ту же Ливию (не случайно именно Каир и Алжир поддерживают подразделения генерала Х. Хафтара, выступающего против монополии тамошних исламистов на власть).
Египет, помимо Ливии, влияет на положение дел в Судане, Южном Судане и Эфиопии (хотя в последнем случае исключительно из-за проблемы Нила). Израиль – на ситуацию на Синае (где главную роль в подавлении исламистов играет Каир), в Газе (при важной роли того же Египта в изоляции ХАМАСа), на территориях, которые де-юре контролирует ПНА, и, конфликтуя с Ираном, по всей периферии своих северо-восточных границ (хотя его роль неофициального гаранта территориальной целостности Иордании по понятным причинам находится и будет находиться «за кадром»).
ОАЭ и прочие малые монархии Залива (Катар в данном случае играет особую роль), военный потенциал которых крайне мал, а уровень влияния на внешние центры силы ограничен защитой собственных интересов, являются участниками общерегиональных процессов исключительно в пределах своих финансово-инвестиционных возможностей. Правительства Сирии и Ирака контролируют значительные, но все-таки остатки территории этих государств, оспариваемые у Дамаска и Багдада суннитскими радикалами, не говоря уже о землях местных курдов, которые не подчиняются никому. Что на фоне происходящего в распавшихся до племенного уровня Ливии, Йемене или Сомали можно считать большой удачей.
О региональных и глобальных проектах таких местных игроков, как Катар, Саудовская Аравия, Турция и Иран, автор писал неоднократно.
Как и о том, какие интересы на Ближнем Востоке имеют Китай, Япония, Индия, Южная Корея, США, Великобритания, Франция и другие влиятельные страны, чья экономика и безопасность в значительной мере зависят от их позиционирования в этом регионе. При всем том, чем больше усилий предпринимали указанные выше страны (кроме Индии и Китая, не входящих ни в какие коалиции, включая контртеррористические, кем бы их создание ни было инициировано) для того, чтобы переформатировать Ближний Восток «под себя», тем более шатким оказывалось (и остается по сей день) их положение вследствие повсеместного роста там нестабильности. На некоторых аспектах чего имеет смысл остановиться.
Берберский вопрос
Первым из «узлов неопределенности», изменения в котором могут оказать более чем серьезное воздействие на ситуацию в Магрибе в целом, является примыкающий к границе с Тунисом район гор Нафуса на северо-востоке Ливии, населенный берберами, которые в отсутствие какой бы то ни было центральной власти входят в различные альянсы, постоянно меняя партнеров. При этом единственная их задача – формирование на своих землях территориального анклава, который в перспективе не будет иметь над собой какого бы то ни было арабского руководства (как это в настоящее время и происходит).
Помимо чисто формальных отношений с будущим ливийским государством, возможность воссоздания которого в настоящее время под большим вопросом, этой стратегии берберского возрождения, все больше напоминающей курдскую, ничто не угрожает и за исключением разве что теоретической военной экспансии Алжира угрожать не может. Последний же в сегодняшней Ливии видит для себя куда большую угрозу в местных исламистах (любого типа – от салафитов до «Братьев-мусульман»), а не в берберах. Хотя подъем берберского национализма в Ливии неизбежно спровоцирует аналогичные процессы в Тунисе и, что для Алжира по-настоящему болезненно, в его собственных берберских провинциях – в первую очередь в Кабилии с ее старыми сепаратистскими традициями.
В Центральном Магрибе таким образом постепенно формируется берберский национальный очаг, который в достаточно сжатые сроки при соответствующей внешней поддержке может обрести квазигосударственный статус по образу и подобию того, как это произошло в Иракском Курдистане, а затем де-факто и в Курдистане Сирийском. Алжир с его многочисленным берберским населением (до трети общей численности населения страны), на протяжении столетий сопротивляющимся насильственной арабизации, в данной ситуации выступает в роли Турции с ее курдами. Тем более что и в том, и в другом случае особое значение имеет языковая проблема, включая запрет употребления в быту национального алфавита (курдского в Турции, берберского в Алжире).
Можно не сомневаться, что всемерную поддержку этому процессу окажет Франция с ее историческими традициями колониальных времен опоры на берберов, противопоставляемых арабам, большой берберской диаспорой, ролью центра сохранения и возрождения берберского культурного наследия, которую по праву играет Париж, и традиционно сложными отношениями последнего с Алжиром, балансирующими на грани кризиса. Притом что в президентство Ф. Олланда эти отношения по сравнению со временами Н. Саркози отнюдь не укрепились. И вряд ли укрепятся в будущем. По крайней мере до той поры, пока ветераны войны за деколонизацию Алжира занимают посты в руководстве этой страны и что особенно важно – ее силовых структур.
Алжир, резонно обвиняя Францию в дестабилизации ситуации в Северной Африке после свержения Каддафи, которому негласно помогал, категорически против любых военных операций в регионе против кого бы то ни было, если их инициирует Париж. Попытки Франции растопить лед в межгосударственных отношениях последовательно срываются с непременными намеками на иски, которые бывшая колония готовит против бывшей метрополии за проведенные на ее территории в 50–60-х годах ядерные испытания. Ответные заявления вроде поздравления членов французской правительственной делегации с тем, что они из Алжира «вернулись живыми», напоминая по стилю юмор «Шарли Эбдо», провоцируют очередные франко-алжирские скандалы, дополнительно ухудшая перспективы сближения государств.
Еще одна страна, готовая поддержать подъем берберского национализма на всех территориях, упомянутых выше, и в первую очередь в своем соседе-сопернике – Марокко. Королевство, которое в значительной мере населено именно берберами, притом что у монаршей семьи берберские корни, с недавних пор имеет конституцию, придавшую берберскому языку официальный статус. «Арабская весна» в Марокко парадоксальным образом усилила опору королевского двора на берберов, получивших привилегии, немыслимые в Алжире. Так что любое усиление берберской идентичности на его территории практически ничем Марокко не угрожает (в отличие от исламистов или левой оппозиции, в подъеме которой марокканские спецслужбы традиционно и небезосновательно обвиняют именно Алжир).
Эксперты, в том числе отечественные, периодически упоминают в составе «группы поддержки» берберского национализма, в частности в Ливии, Тунисе и Алжире, Израиль. Автор, опираясь на личное знакомство с ситуацией, склонен считать берберо-израильские связи следствием в первую очередь широких и давних неформальных мароккано-израильских контактов, в том числе на высшем уровне. Поскольку они имелись и поддерживаются между королевским двором – с одной стороны и правительством (включая премьер-министра) и президентским офисом – с другой.
Дополнением служат контакты на общинном уровне (марокканские евреи сформировали насчитывающую сотни тысяч человек диаспору во Франции и чуть меньшую, вторую по численности после русскоязычной общину в Израиле) и широко распространенные в Северной Африке до новейших времен берберо-еврейские браки (благо, многие берберские племена до арабского завоевания исповедовали иудаизм, причем пережитки его некоторые из них сохранили до прихода французов). Отдельно можно вспомнить о потомках берберов, вернувшихся к иудаизму, живущих в современном Государстве Израиль (автору известно о двух их деревнях в этой стране).
При всем том североафриканские реалии для этих людей остались в прошлом. Ни о каком участии их в сегодняшней борьбе за власть в Магрибе не может быть и речи. А единственное, что теоретически могло бы их заинтересовать, вопрос реституций – возврат оставленного и конфискованного имущества, финансовых авуаров и земельных участков по определению не будут обсуждать ни одно правительство и ни одна местная администрация исламского мира в целом и Магриба в частности. Упоминать об этом мог разве что экспрессивный Каддафи. Причем именно для того, чтобы испортить настроение своим соседям, для которых, если бы он внезапно решил вернуть крошечной еврейской общине Ливии ее имущество, это стало бы прецедентом и большой проблемой.
Что касается Израиля как такового, его интересы никогда не включали и явно не будут включать в будущем вопрос о том, как устроены те или другие государства исламского мира: опыт Ливана в начале 80-х показал полную бесперспективность для Иерусалима опоры на местных союзников. Хотя по договоренности с крупным внешним игроком проявить определенную активность, в том числе на значительном расстоянии от своих границ, израильские спецслужбы могут вполне. К примеру, в рамках взаимного обмена услугами. И здесь Марокко вместе с Францией и (или) США вполне подходит для них на роль потенциального партнера.
В любом случае то, как именно сыграет (и сыграет ли вообще) в Магрибе берберский фактор, станет ясно не позже августа 2015 года, когда запланирован Всеобщий конгресс народа амазиг, на котором должны присутствовать делегаты из всех стран проживания берберов и наиболее крупных берберских общин Запада. Что в случае Ливии скажется на активности как самих берберов, так и таких этнических групп, как туареги и тубу. Для Алжира и его южных соседей по Сахаре и Сахелю, однако, куда важнее нестабильность в североафриканском «урановом поясе», вызванная активностью исламистов, объявивших о присоединении к Исламскому государству (ИГ).
Для Франции возможность прекращения из этого региона поставок урана для ее АЭС смертельно опасна. Притом что справиться с исламистами самостоятельно армии Мали, Чада и Нигера не могут, Алжир участвовать в альянсах, сколачиваемых Парижем, отказывается, а США наблюдают за ситуацией, не проявляя никакого желания таскать для французов каштаны из огня. Тем более что на юге региона нарастает военная активность союзного ИГ «Боко харам», расширяющего зону своего контроля не только в Нигерии, но и в Нигере и Камеруне. Что для России важно, поскольку если Франция не сможет защитить позиции «Аревы» на урановых месторождениях Африки, это резко усилит ее конкуренцию с Росатомом в республиках Центральной Азии.
Не забывая об отечественных интересах в горнодобывающей отрасли стран, о которых идет речь, в первую очередь в сфере добычи того же урана, отметим все же: позиции на постсоветском пространстве для Москвы много важнее. Что означает на данном этапе как минимум усиление мониторинга ситуации в Северной Африке.
Евгений Сатановский,
президент Института Ближнего Востока
