«За кем наследие Богдана?»
18.10.2014, Юрий Каграманов
Большинство наблюдателей сходится во мнении, что Украина в границах 1991 года – «не жилица», что распад её неизбежен
Вынесенная в заголовок строка взята из стихотворения Пушкина «Бородинская годовщина». Как и написанное чуть раньше другое стихотворение «Клеветникам России», оно представляет отклик на польские события 1831 года.
Оба стихотворения вызвали и продолжают вызывать нарекания в ура-патриотизме, даже сервилизме. Как мог, говорят критики, автор «Вольности» не посочувствовать полякам, выступившим «за нашу и вашу свободу»?
Но, не говоря о том, что полякам на тот момент жилось достаточно вольготно под властью ополячившегося наместника, великого князя Константина (из любви к Польше отрёкшегося от русского престола в пользу брата Николая), русских людей не могли не возмутить великодержавные планы поляков (поддержанные «клеветниками России» во французской Палате депутатов), вознамерившихся вернуть земли, перешедшие к России по трём разделам Польши (1772 – 1795).
Хищнические со стороны Австрии и Пруссии, для России они означали воссоединение с западными землями Киевской Руси. Что и было отражено в выпущенной по данному поводу медали с надписью «Отторженная возвратих». Геополитика в этой ситуации вышла на авансцену истории, оттеснив все прочие соображения.
Прошло без малого двести лет, и «наследие Богдана» вновь стало предметом ожесточённых нападок на Россию. Одна из причин тому: устройство мозгов западных людей, скособоченных в сторону формально-юридического мышления. Возвращение Крыма было квалифицировано, как «аннексия», недопустимая с точки зрения международного права.
Но правовые понятия не определяют ход истории, а только корректируют его. Ход истории определяют идеи, страсти (и особенно идеи-страсти), выношенные представления о справедливости, наконец, то, что называется Realpolitik и что совсем не обязательно является проявлением цинизма.
А международное право – полезная, даже необходимая вещь, если только не прилагать его там, где оно оказывается неуместным; потому что абстрактно-юридические квалификации условны и могут оказаться совершенно неадекватными в тех или иных обстоятельствах. Это знали такие законопоклонники, как древние римляне: summum jus summa injuria, наистрожайшее применение закона может оказаться наибольшей несправедливостью.
Это как раз случай Крыма. Дружное волеизъявление населения, попросившегося назад в Россию, согласно международному праву, не имеет силы, если не подтверждено всеукраинским референдумом. Трудно придумать что-то более нелепое. Представьте, что живущий с вами сумасшедший дядюшка перебросил вашего ребёнка через забор к соседу; ребёнок просится обратно, но чтобы вернуть его, необходимо согласие соседа, а тот его не даёт. В случае Крыма международное право разбивает себе лоб о здравый смысл. Надо поберечь международное право: оно ещё может где-то сгодиться.
Сами Соединённые Штаты, заявляющие себя стражем международного права, во многих случаях его нарушали и нарушают. Что не мешает им «грозить анафемой» (употреблю пушкинские слова) России в связи с событиями на Украине.
В годы «перестройки» у многих наших сограждан (включая автора этих строк) американцы вызывали высокую степень доверия. Мы радовались окончанию долгого взаимного подсиживания, названного холодной войной, и верили, что будет у нас теперь с Америкой, как и с Европой, мир да любовь.
Горбачёв великодушно отозвал советские войска отовсюду, откуда только их можно было отозвать, удовлетворившись обещаниями западных контрагентов, что нога натовского солдата не ступит туда, откуда только что ушёл советский солдат; хотя тогда легко было добиться письменных обязательств на сей счёт. Естественно было ждать, что НАТО вообще самораспустится, раз уж вероятный противник фактически рассеялся.
Вышло иначе. НАТО не только не самораспустилось, но через некоторое время поползло на восток и ползёт до сих пор. Зачем? Полагаю, что главная причина – стремление к самосохранению у таких могущественных институтов, как военно-промышленный комплекс и ЦРУ. У них свои интересы, отличные от интересов американского народа (на что в своё время указал сам генерал-президент Эйзенхауэр). Это видно даже из голливудских фильмов: если на экране возникают люди ВПК или ЦРУ, то во многих случаях, наверное, даже в большинстве случаев они смотрятся как отрицательные персонажи (здесь, правда, есть такой нюанс: когда они оказываются среди иностранцев, то выглядят, как хорошие парни, но в среде американцев это сомнительные личности, а то и прямо злодеи).
Народ в целом, однако, поддерживает то, что называется «идеологическим империализмом», то есть стремление распространять демократию по лицу планеты. Беда американцев в том, каким они представляют себе остальной мир.
О.Александр Шмеман, долгие годы проживший в США и многое полюбивший в этой стране, писал: «У Америки нет с миром никакого общего языка, она всегда и со всеми говорит по-американски. Даже тысячи её «экспертов» по международным делам заняты только «редукцией» всего происходящего в мире к американским априорным схемам, которые – и в этом всё дело – американцы считают универсальными и, в сущности, единственными. Но это-то и приводит к тому, что в мировых делах американцы никогда и ничего не понимают. Отсюда всеобщая ненависть к Америке, ненависть, смешанная с презрением».
Эти строки написаны более тридцати лет назад, и с той поры непонимание американцами остального мира только возросло – хотя бы оттого, что снизилось и продолжает снижаться качество образования.
Хитроумная технология позволяет американцам всюду запускать свой глаз, но в глазу этом есть слепое пятно. Вот почему они ничего не понимают из того, что происходит на Украине.
В июльско-августовском (2014-го) номере журнала «Foreign Affairs» Кейт Гессен задаётся вопросом: «Почему Россия так и не стала нормальной страной?» Этот вопрос можно переадресовать американцам: почему ваша страна утрачивает тот уровень «нормальности» (в очень условном смысле понятия, конечно), какой был у неё, скажем, в 1945-м?
Этот вопрос может быть отнесён к самым разным сторонам американской жизни, но нас сейчас интересует внешняя политика. В конце войны Америка была настроена на сотрудничество с нашей страной: Ф.Рузвельт даже рассчитывал на блокирование с СССР – против «империалистической» Англии. И только безголовый экспансионизм сталинского руководства (контрастирующий с осторожным и продуманным, за редкими исключениями, экспансионизмом Российской империи) побудил западные страны объединиться под знаменем НАТО. Но это московское неразумие в годы «перестройки» самою Москвой было признано и искуплено.
Увы, как писал ещё Эразм из Роттердама, природа хлопочет о том, чтобы урезать приправу Глупости там, где её был избыток, и набавить там, где её не хватало. Сегодня ясно, где именно её набавлено.
Проблески понимания реальной ситуации встречаются и у американцев. В следующем, сентябрьско-октябрьском номере того же «Foreign Affairs», а это госдеповский официоз, в большой статье Джона Миэршеймера развивается мысль, что война на Украине спровоцирована Западом, а ответные действия Путина были естественными и оправданными.
«Тихое» наступление американцев на восток заталкивает Россию психологически назад в СССР. В духе холодной войны возрождается представление об извечной враждебности Запада России. Забывают, что Запад – разный; да и Россия была разная. Если, например, взять Век Екатерины, а это время стремительного расширения Российской империи в южном и западном направлении, то оно вызывало понятные нарекания при английском и французском дворе (на что Екатерина реагировала пренебрежительно: «пусть балагурят, а мы дело делаем»), но в то же время полное одобрение у тогдашних властителей дум, парижских философов. Дидро и Д’Аламбер приветствовали все победы русских войск, а Вольтер в письмах к «самой просвещённой из просвещённых монархов» даже подгонял её: решительнее продвигайтесь на юг, берите Константинополь, «обломайте рога луны» (то есть миру ислама).
Если допустить, что Запад всегда точил зуб на Россию, тогда становится непонятно, почему во всех европейских войнах Россия воевала в союзе с одними державами против других; и почему не догадались европейцы в один прекрасный день всем вместе навалиться на Россию, как наваливались они, в разное время, на Францию и Германию (частичным исключением явилась Крымская война, но и тогда только две великие державы, Англия и Франция, выступили против России).
Фронтальное противостояние Россия – Запад – явление советской эпохи. Оно свежо в памяти и, как видим, сравнительно легко поддаётся возобновлению. Продвижение НАТО на восток – не единственная тому причина, но одна из основных. Именно военная угроза, достаточно реальная, способствует тому, что у нас воскрешается психология осаждённой крепости и готовность к далеко идущим вылазкам.
Ты этого хотел, Жорж Данден? Вы этого хотели, господа американцы?
Почему границы запахли трупами
Комментируя текущие события, часто забывают об их историческом измерении, без чего невозможно понять настоящее. Истоки украинской трагедии – там же, где истоки общероссийской трагедии: в февральских событиях 1917 года.
До этого момента украинские националисты, ещё относительно немногочисленные, ставили перед собою те или иные частные задачи и за редкими исключениями не помышляли об отделении от России. В мае собравшаяся в Киеве Центральная Рада, взявшая на себя функции законодательного органа, выдвинула требование об автономии Украины в составе России, но не более того. На этой позиции она оставалась и после октябрьского переворота в Петербурге. И только разгон Учредительного собрания в феврале 18-го побудил её объявить о выходе Украины из состава России.
И тут возник вопрос, по сложности своей немногим уступающий вопросу квадратуры круга: где провести границы между двумя странами?
До революции никто не называл украинцев и русских «братскими народами», потому как считалось, что это один народ. О чём свидетельствовало и его общее самоназвание: «русские». Мой дед по материнской линии, полтавский «реестровый казак» (в 18 году это звание давалось потомкам реестровых казаков былых времён), никогда не называл себя украинцем, только русским. Как и другие казаки. Слово «украинцы» служило «малым определением» внутри «большого определения».
Российская империя не была нивелирующим механизмом, снимавшим все местные различия; откуда поговорка: «что ни город, то норов, что село, то погудка». И в провинциях говаривали, отчасти в шутку, отчасти всерьёз: «мы не русские, мы курские»; или: «мы самарские», и т.п. В среде русского народа украинцы выделялись, конечно, резче, чем курские или самарские, и всё же не настолько, чтобы считать себя другим народом.
Говорили ли они на другом языке? Собравшаяся незадолго до революции специальная комиссия петербургской Академии наук после долгого обсуждения так и не пришла к единому мнению: считать ли украинский самостоятельным языком или наречием русского языка. Указывалось в то же время, что разница между украинским языком (наречием) и русским меньше, чем, например, между баварским и нижнесаксонским диалектами, что не мешает баварцам и нижнесаксонцам считать себя частью единой немецкой нации. Во Франции 1789 года в некоторых провинциях декреты Учредительного собрания приходилось переводить на местные диалекты, настолько они были далеки от литературного французского. Что, опять-таки, не ставило под вопрос единство нации.
И как бы ни оценивать язык, на котором говорили украинцы, очень непросто было указать границы его распространения. Потому что на востоке и северо-востоке Украины в ходу был варварский суржик, смесь русского с украинским, на котором говорили и многие жители Северного Кавказа, Нижнего Поволжья и даже Оренбургской губернии. А по мере продвижения к западу от Киева в языке усиливались шипящие, указывающие на близость Польши; в Галичине (которая, впрочем, входила тогда в состав Австро-Венгрии) говорили уже на другом суржике, польско-украинском.
Правительство Центральной Рады с самого начала столкнулось с неприятным для него фактом: реальность сопротивлялась вымученной схеме «великой Украины». В состав новорождённого государства согласились войти только пять тогдашних губерний – Киевская, Полтавская, Черниговская, Волынская и Подольская. Подлинная Украина умещалась в границах пяти названных губерний. Почти одновременно возникли Донецко-Криворожская и Одесская республики, с преобладающим русским, этническим и языковым, элементом.
Галичину в Киеве тогда решили оставить «за бортом», во-первых потому, что она тогда входила в состав Австро-Венгрии, а во-вторых потому, что её сочли уже чересчур ополяченной и онемеченной, что было только констатацией факта. Вероятно, сама Галичина ощущала свою особость, ибо с распадом Австро-Венгрии оформилась как Национальная республика Западной Украины. И если уж распад был неизбежен, то такое разграничение юго-западных русских земель было, вероятно, наиболее справедливым, отвечающим реальному положению вещей.
Но в один непрекрасный день Ленин и Троцкий склонились над картой и провели границы Украины там, где это им на тот момент показалось выгодным. Их карандаши тем свободнее передвигались по карте, что в головах вождей диктовала свою волю мировая революция и вопрос о государственных границах представлялся им не имеющим перспективы.
В этом отношении их единомышленником был тогда «председатель земного шара» Велемир Хлебников, написавший следующие патетические строки:
Падайте в обморок при слове «границы».
Они пахнут трупами.
Так родилась Советская Украина (к которой потом ещё были присоединены Галичина и Крым). Прошли десятилетия, и её границы действительно «запахли трупами» - но именно потому, что были неправильно проведены.
Педагогическая трагедия
Вопрос о границах – не единственный, ставший причиной нынешнего «великого сполоха» на Украине. С ним связан и другой – вопрос национальной самоидентификации. Ребро, извлечённое из тела бывшей империи, толком не знает, что оно собственно такое.
Минувшим летом в Сети широко распространилось стихотворение украинской поэтессы Анастасии Дмитрук «Мы никогда не будем братьями», адресованное русскому народу. Судя по всему его содержанию, такого рода отречение от уз родства распространяется и на прошлое – «мы никогда ими и не были». Стихотворение читают с экрана миловидные девушки славянской внешности, которым, казалось бы, совсем «не идёт» произносить в наш адрес жестокие слова.
Дореволюционный исследователь И.И.Пантюхов писал о некоторых особенностях психологии юго-западных русских: в XVI веке (время «великого сполоха») «мы встречаемся с явлением, проявившимся в первый раз между малороссами, которое можно назвать психической эпидемией… Народ охватывала такая беспощадная и безоглядная ненависть, что он не допускал возможности примирения и требовал истребления или изгнания всех панов, жидов и католиков с их жёнами и детьми».
Что-то подобное, хоть и не в столь сильном выражении, мы наблюдаем и сегодня; только на сей раз предметом ненависти или хотя бы неприязни оказываются «не-братья». А так как «эпидемией» охвачено главным образом молодое поколение, получившее образование уже в постсоветский период, то можно сделать вывод, что первым её источником является школа.
То, как излагается история в школьных учебниках (например, в «Истории Украины» Р.Ляха и Н.Темировой, утверждённой Минобразом и шесть раз переиздававшейся), вызывает стыд за их авторов, очевидно, учившихся в советской школе, которая при всех её недочётах знание основных фактов всё-таки давала.
В этих учебниках говорится, например, что уже двенадцать тысяч лет назад в северном Причерноморье возникло государство неких «укров», которое было самым передовым для своего времени: там впервые появился алфавит, изобретено колесо, впервые научились приручать лошадей и даже слонов (всё-таки о том, что Россия – родина слонов, в СССР говорили только в шутку).
Но главное, что бросается в глаза в этих учебниках, – грубая вивисекция, отделившая историю Украины от истории России. Дело представляется таким образом, что Киевскую Русь покидали самые ничтожные людишки (а может быть, наоборот, – самые смелые и предприимчивые?), которые устремлялись на северо-восток, где смешивались с угро-финнами и татаро-монголами, образуя совершенно новый этнос, возлюбивший, по примеру восточных соседей, тиранию (кстати, из этой картины совершенно выпадает Новгородская земля).
В действительности «упрямые москали» создали сильное государство (по характеристике известного филолога Н.С.Трубецкого, «государство большого стиля»), которое далеко не всегда можно отождествить с тиранией. Оно сумело дать отпор татаро-монголам, что оказалось совершенно не под силу раздробленной Киевской Руси, буквально рассыпавшейся, особенно в южной своей части, под ударами кочевников.
Арнольд Тойнби писал, что в России «впервые за всю историю цивилизаций» оседлое общество смогло «не просто выстоять в борьбе против евразийских кочевников и даже не просто побить их (как когда-то побил Тимур), но и достичь действительной победы, завоевав номадические земли». То есть южные степи, включая ту их часть, что стала называться Новороссией.
Школьникам внушают, что северо-восточные соседи «оккупировали» Украину в XVII веке. На самом деле в ответ на просьбу гетмана Богдана о присоединении Гетманщины к России думские бояре испытывали сильные сомнения на счёт того, стоит ли брать это беспокойное племя «под руку» московского царя. Но однажды влившись в ряды «строителей империи», малороссы проявили не меньше усердия, чем великороссы; на всех уровнях – «от каптенармуса до генералиссимуса».
Ну, положим, генералиссимус в имперский период был у нас только один, и был он великоросс, но в числе генерал-фельдмаршалов за всё время существования империи украинцем был каждый четвёртый; и в числе канцлеров (всего их было двенадцать) – тоже каждый четвёртый; и каждый третий – в числе митрополитов РПЦ. Множество украинцев отличилось в сфере наук и искусств. Их собственно и не «выявляли» как украинцев, ибо все считались русскими. Исключением был едва ли не один Гоголь: о нём помнили, что он украинец, потому что ряд его произведений написан на украинские темы.
Даже русский литературный язык, подвергшийся утеснению в современной Украине, ковался и потом шлифовался при участии украинцев, от Мелетия Смотрицкого в начале XVII века до киево-могилянских учёных, переселившихся в Москву в начале XVIII-го, и до академиков А.А.Потебни и И.И.Срезневского в XIX-м. Империи нужен был имперский язык, аналог греческого койнэ, что вовсе не исключало существования диалектальных языков.
В наши дни сторонники украинизации говорят своим противникам: что вы носитесь с проблемой языка, её не существует на Украине – каждый говорит, как он хочет, и никто этому не препятствует. Но ведь дело не в том, на каком языке люди общаются, скажем, на базаре или в общественном транспорте. И даже выбор «государственного языка», то есть языка официальных бумаг, судоговорения и т.п., чего добивались регионы, не столь важен.
Гораздо важнее язык школьного обучения и, соответственно, художественной литературы как предмета преподавания. А вот здесь проводится последовательная дискриминация русского языка, которая пагубно сказывается не только на русско-, но и на украиноязычных.
Учащиеся украиноязычных школ, составляющих ныне подавляющее большинство средних школ на Украине, практически не знают русской классической литературы; самые поверхностные сведения о ней они получают только в курсе зарубежных литератур. Таким образом они фактически отрезаны от русского – общерусского, включающего украинское – прошлого.
Кое-что они знают из советского прошлого – про Голодомор, репрессии 37-го и других годов, словом, про всё, что должно внушать страх и отвращение; полагая, что виновниками всех этих злоключений являются «они», русские. И не объясняют им учителя, что советскую явь, со всем тем дурным и хорошим, что в ней было (а кое-что хорошее ещё было), русские и украинцы создавали вместе.
Не будет преувеличением назвать происходящее в украинской школе педагогической трагедией.
Если у тех, кто старше сорока, ещё сохранилось чувство единого народа, то молодые люди легко становятся жертвами эпидемии, подобной той, что поразила Украину в эпоху «великого сполоха»; только место панов, жидов и католиков занимают «москали». Не случайно среди ополченцев Юго-Востока, готовых положить живот за други своя, людей среднего и даже старшего возраста значительно больше, чем молодых.
Стоит вырасти ещё одному поколению манкуртов, и Украина станет для России такой же чужой страной, какою стала, например, Хорватия для Сербии (в своё время сербы и хорваты были единым народом, разделявшим одну веру и одну культуру).
Ночь в Галиции
Ещё одна манипуляция на географической карте отзывается сегодня самым неприятным образом: я имею в виду включение Галичины в состав СССР (конкретно Украинской ССР) в 1939 году.
В годы Первой мировой войны в высоких кабинетах Петербурга обсуждался вопрос: стоит или не стоит включать Галичину (иначе эта территория называется Восточной Галицией) в состав России.
Был весомый аргумент «за»: с присоединением Галичины завершилось бы возвращение в лоно России всех земель древней Киевской Руси.
Но был и не менее весомый аргумент «против»: за долгие столетия «автономного плавания» Галичина, как уже говорилось, в высокой степени ополячена и онемечена и в то же время, как это ни парадоксально, сделалась средоточием «украинствующей дури», по выражению киевлянина В.В.Шульгина, которую она из-за кордона стремилась распространить на всю Украину. Судя по всему, ей это удалось, хоть и с большим временным лагом.
Считается, что нынешнюю кашу на Украине заварили «моторные хлопцы» из Галичины. Откуда у хлопцев «моторика»? Минувший век привёл к обнулению тех исторических энергий, которые в продолжение предшествующих столетий заложили в эту землю сменявшие друг друга властители.
В годы Первой мировой войны австрийцы, бывшие здесь хозяевами, развязали террор против тех галичан, которые, сохраняя память о Киевской Руси, продолжали считать себя русскими; для них были созданы первые в Европе концентрационные лагеря, в которых они гибли тысячами. После войны Галичина опять перешла к полякам (владевшим ею до Первого раздела Польши), и немцы (австрийцы) были оттуда изгнаны.
В годы Второй мировой войны последовало массовое истребление поляков силами УПА (Украинской повстанческой армии); оставшихся в живых вытеснили в Польшу. Ещё более тотальному уничтожению, силами совместно УПА и немецких карательных отрядов, подверглись евреи. В результате Львов, бывший ранее польско-немецко-еврейским городом, почти совершенно опустел – стал «городом мёртвого Льва». Его постепенно заполнили выходцы из галичанских деревень. Они принесли с собою неостывшие воспоминания о войнах «всех против всех», которые велись в галичанских лесах и сплошь и рядом сопровождались зверствами покруче нацистских (впрочем, войны с карательными отрядами НКВД ещё продолжались – до 1952 года).
УПА была стихийным крестьянским движением, считавшим своими врагами всех и всяческих «чужаков». А возникшая ранее ОУН (организация украинских националистов), гораздо менее многочисленная, состояла из свiдомих (сознательных) националистов и сумела повести за собою УПА.
Идеологом ОУН стал Дмитрий Донцов (русский по крови из Мариуполя, эмигрировавший ещё до революции и умерший в Канаде), совершивший поворот от «сентиментального» народничества в духе Шевченко к народничеству «мускулистому», воинствующему, сближающему его с фашизмом.
Донцов не рисовался «любовью к народу», «гурту», по его выражению, скорее он его презирал, считая необходимым воспитать «инициативное меньшинство», которое сделает народ таким, каким он «должен быть». Ибо в истории, по его убеждению, воля решает всё.
Донцов переплюнул даже Гитлера: для того ein Volk означал всё-таки тот народ, который есть (разве что он нуждался в «очищении» от чуждых ему элементов), а Донцов вознамерился сделать из украинцев другой народ. Скопировав у немецких собратьев лозунг «Украiна понад усе», он имел в виду не наличную Украину, а ту, что выйдет из-под рук оуновских «ваятелей». Верный ученик Донцова, С.Бандера уверовал, что усилиями галичанских хлопцев Украину можно создать заново.
О таких украинцы говорят, что они не пуговицу пришивают к кожуху, а кожух к пуговице.
Наследие оуновцев подхватили такие организации, как «Правый сектор» Дмитрия Яроша и «Свобода» Олега Тягнибока (разжиженный вариант «Правого сектора»). Полностью разделяя взгляды Донцова, Ярош добивается создания некоего ордена «по образцу Запорожской Сечи и ОУН», которому предстоит «переформатировать» Украину и, может быть, не только Украину.
В своей книге «Нацiя i революцiя» Ярош настраивается на волну «консервативной революции» в Европе, формулируя свои, то есть главным образом донцовские, мысли как актуальные для всего Старого Света: пора покончить с формальной демократией и сакрализацией «воли народа», политика – дело отдельных «сильных личностей», «героев», которые должны просвещать массу и вести её за собою; и совсем уже расходятся с настроениями Евромайдана неприятие Ярошем процессов глобализации и его выпады против НАТО.
Пример Яроша лишний раз показывает, что позитивные идеи консервативной революции находятся в опасном соседстве с идеями фашизма. Но опыт последних столетий свидетельствует, что любые идеи живут в том или ином опасном соседстве. Между крутизной и пропастью зачастую проходит тонкая грань.
Ещё больше неожиданного находим в позиции организации «Белый молот», одного из трёх соучредителей и составных частей ПС (два других – «Тризуб» и «Патриот Украины»). Для Яроша главный враг – Россия и русские. А в появившемся не далее как в июне «Обращении бойцов Белого молота» (кстати, заслуживших «славу» первых погромщиков на Майдане) сказано: «…Нас натравливают на Россию, но наш реальный враг – действующая власть еврейских проамериканских олигархов и их ставленников, они куда хуже и в разы опаснее. Русские – наши братья, и мы принадлежим единому славянскому племени!» «Проект» «Белого молота» - восстановление Киевской Руси в её исторических границах с центром, конечно, в Киеве.
После этого выступления верхушка «Белого молота» была исключена из ПС. Очевидно, Ярош из тактических соображений считает несвоевременными антизападные выпады; да и с олигархами у него, насколько я знаю, сложные отношения. Главный враг для него – «Московская империя». А быку нельзя показывать две красные тряпки зараз.
Вообще надо признать, что в идеологии ПС есть и здоровые консервативные элементы (они были и в немецких протофашистких движениях, таких, как Младодвижение и Фёлькише. Они потому и привлекли множество молодых людей, что их, как тогда казалось, вёл за собою белый ангел), кое в чём перекликающиеся – сколь ни парадоксальным это покажется – с идеологией (пока ещё очень расплывчатой) движения «Новороссия».
Когда кончится война и психология «стенки на стенку» отойдёт в прошлое, тогда геополитика уступит поле духовным и социальным браням и тогда обнаружится, что на Украине существует идейная чересполосица, которая может привести к каким-то неожиданным конфигурациям.
А Галичина, может статься, превратится в своего рода новую Вандею. Какого именно рода, покажет время.
Чтобы идеи, каковы бы они ни были, «запели», стали действенными, они должны превратиться в идеи-страсти. Для этого нужен религиозный подогрев. Подавляющее число жителей Галичины – униаты или, по официальному определению, греко-католики (и подавляющее число греко-католиков Украины – жители Галичины). В своё время (XV – XVI века) униатство явилось результатом политического, а не духовного компромисса между католическими и православными иерархами (от католичества в нём – догматика и признание верховного авторитета Папы, от православия – обрядовость).
Униат Ярош расписывается в верности «Богу княгини Ольги и Владимира Великого». Но вера Св.Ольги и Св.Владимира – христианство, ещё не разделившееся на восточное и западное, а униатство – попытка искусственного их соединения.
Конечно, галичанское униатство, как бы к нему ни относиться, это всё-таки христианство; или, во всяком случае, было бы им, если бы не языческая подпочва – напоминающая о себе, наверное, громче, чем где-либо ещё в Европе. Недаром галичанские cвiдомии столь снисходительны к язычеству; ПС, например, «уваживая» язычников в своих рядах, декларирует «право язычества на развитие».
Когда я слушал перекличку лешего и кикиморы в композиции Владимира Мартынова «Ночь в Галиции», то подумал, что эти странные звуки не просто архаика, что они каким-то образом вписываются в религиозное сознание сегодняшней Галичины.
Авторы, хорошо знакомые с предметом, пишут, что на карте Европы этот горный край, тесно покрытый лесами, – совершенно особенный «остров», чья религия всё больше приобретает густо националистический окрас; что противоречит универсализму Ватикана, формально возглавляющего униатство.
Иначе говоря, галичанское униатство всё больше приобретает черты секты. И недаром кумиром галичан остаётся Шевченко, и не только и, может быть, даже не столько за поэтические достоинства виршей, сколько за какую-то свою «украинскую веру». Откровенно враждебную православной Церкви, которой он предсказывал близкий конец:
Церков-домовина
Розвалиться… i з-пiд неi
Встане Украiна.
(Домовина по-украински, как и по-русски – гроб).
А сектантство, как известно, поначалу отличается особой энергетикой и стремлением к экспансии. Особенно это относится к таким, в высокой степени политизированным сектам, как галичанское униатство. И не следует думать, что свой «натиск на восток», в сторону остальной Украины Галичина начала после Евромайдана 2013-го. Задолго до этого события галичанские свiдомии устремились в стольный Киев, где мало-помалу овладевали различными СМИ, вузами и кафедрами, ответственными за идеологию, такими учреждениями, как СБУ, и т.п. (сознательно или бессознательно следуя грамшианскому рецепту постепенного овладения общественными институтами).
«Из города Киева, Из логова змиева» их влияние распространилось на всю Украину или, во всяком случае, на большую её часть. К весне 2013-го казалось, что люди страсти (намеренно не употребляю слово «пассионарии» - оно идёт от Л.Н.Гумилёва, истоки «пассионарности» видевшего в физиологии), люди идеи из Галичины овладели ситуацией в стране.
Вiльна Украiна – никакая не вiльна, она оккупирована, по крайне мере идейно, галичанскими экстремистами.
Но против них выступили люди другой идеи, другой страсти – защитники «русского мира».
Что они защищают
Вся история западных русских земель после распада Киевской Руси напоминает игру в перетягивание каната – меду Великороссией и Европой, которая в этой части континента на протяжении длительного времени была представлена Польшей.
XVI век: Речь Посполитая успешно тянет канат на себя. Вместе с Литвой в её границах оказывается почти вся территория будущей Украины. Поляки берут не только таской, но и лаской – культурой. Шляхта блистает культурой, в которой западная рыцарственность, куртуазность сочетается со славянской бесшабашностью, и западнорусские князья не в силах устоять перед её обаянием.
Их сманили, их пленили
Польши шумные пиры.
Культура проложила путь религии: католичество овладевало многими умами; ещё успешнее распространялось униатство, означавшее более «мягкое» отступничество от православия. В то же время массы оказали сопротивление западным влияниям, сорганизовавшись в «братства», долгая история которых позволила православию удержаться на большей части западных земель.
XVII век: Московия переходит в наступление, отбирает Смоленск, а в 1654-м происходит знаменательное воссоединение с той частью Украины, которая называлась тогда Гетманщиной. Но в культурном отношении поляки продолжают тянуть канат на себя. Более того, теперь и Москва им поддаётся: здешнее боярство начинает ценить эстетику шляхетства, усваивает политес з манеру польского, одновременно из Польши через Киев проникает в Москву новейшая богословская учёность, хоть и с латинским (католическим или протестантским) отпечатком и т.д.
Всё меняет XVIII век: через прорубленное Петром I «окно» Россия совершает прорыв в наиболее передовую часть Европы, откуда жадно перенимает светскую культуру и передовые технологии. Прежняя игра в перетягивание каната утрачивает смысл. Приобщение к Европе для западно-русских земель происходит теперь через Россию. К концу века Польша вообще перестаёт существовать как государство. Некоторое польское влияние в западно-русских землях ещё сохраняется (отчасти даже в XIX веке), но уже как остаточное и не простирающееся за местные рамки.
Наступает XIX век, великий для России (вместе с началом XX-го). Русская культура становится культурой мирового значения, сила притяжения которой может сравниться с любой другой; в первую очередь это относится к литературе. Обаяние «русского духа» становится ощутимым далеко на запад от наших границ, равно как и среди «инородцев» внутри империи. Даже многие поляки (напомню, что основная часть Польши входила тогда в состав империи) хотя бы отчасти русифицировались, хотя у них-то был особенно сильный «иммунитет» от такого рода заражения.
Увы, XX век проигран Россией. Сила притяжения к нам сменилась силой отталкивания. В первую очередь это относится к Украине: будто стыдясь своего кровного родства, она теперь показывает язык всему русскому. И стремится во что бы то ни стало влиться в Европу. В смысле: в Евросоюз. Преимущества тамошнего житья-бытья очевидны: более высокий уровень материальной обеспеченности, бытовая устроенность, правовая защищённость; молодёжь влечёт и игровая составляющая, столь заметная в сегодняшней европейской жизни.
И «моторные хлопцы» тоже «за» Европу; более того, считают, что именно Галичина – пуп европейской земли. В то же время они настроены на решительную борьбу со сторонниками Евросоюза – «во имя Европы», как они её понимают. И ведь нельзя отрицать, что галичанское сектантство с его фашизоидной проекцией на политический экран – тоже феномен европейской цивилизации, хотя бы и «закатной».
«Закат Европы» ведь никто не отменял. Чтобы убедиться в этом, надо слушать Европу, когда она говорит с вами «по душам». Естественно, что у политиков и экономистов это плохо получается, поэтому надо слушать философов и художников (пера, кисти и т.д.).
Когда-то Гюнтер Грасс писал, что «право на меланхолию» европейцы признают только за «великими одиночками». Сегодня это право распространилось на менее великих и даже совсем невеликих; толпа прислушивается уже не столько к дневным кукушкам (хорошие предсказания), сколько к ночным (плохие предсказания) и, как ни странно, находит в этом своеобразное развлечение.
«Мы не без удовольствия следим за собственным распадом, – пишет Фредерик Бегбедер. – Раньше в эту элегантную позу вставали только лучшие представители писателей-пессимистов… Отныне народные массы требуют собственной аннигиляции, пожирая второй десерт. Коллективное самоубийство пробуждает аппетит».
Но те украинцы, что рвутся в Европу, ночных голосов не слышат или не хотят слушать.
С другой стороны, защитники «русского мира» находятся в двусмысленном положении. Потому что «русский мир», каков он есть сегодня, представляет собою не очень красивую картину: его давно уже его обдаёт «дыхание Распада» (Солженицын).
Но у защитников (или, по крайней мере, у инициаторов самообороны) есть, вероятно, хотя бы смутная догадка, что они защищают русский гений; его не может заслонить собою расплодившаяся популяция «ташкентцев», по Щедрину, полагающих, что отечество есть не что иное, как выморочное пространство, существующее для того, чтобы на нём можно было плевать во все стороны. Иначе говоря, они защищают его обиталище; а не только свой дом и не только свой край, по многим признакам неблагополучный.
Вот ему (русскому гению) украинской стороне противопоставить практически нечего. Не потому, конечно, что у них не было людей, наделённых соответствующим даром (достаточно напомнить об одном только Гоголе), но потому, что эти люди не могли помыслить себя вне поля притяжения русского гения. А среди тех, кто настаивал на своей обособленной «украинскости», был только один по-настоящему талантливый поэт – Шевченко; да и тот оказался человеком невеликого духа, уступившим влиянию революционной бесовщины (кстати, всё-таки русского происхождения).
Другие оплоты «украинскости», как Леся Украинка или занудливый Иван Франко – писатели сугубо местного значения. С таким небогатым багажом Украина, выбравшая европейский шлях, рискует остаться культурной провинцией, прозябающей где-то на задрипанках Европы.
Не русской стороне другая проблема, очень не простая: суметь, так сказать, приземлить в настоящее то вечное, что несёт в себе русский гений. Первые усилия в этом направлении делаются на уровне академическом и «салонном»; задача в том, чтобы подключить к ним общество хотя бы в наиболее восприимчивой его части. Если этого не удастся сделать, тогда придётся сказать, что Россия отыграла свою историческую роль, и тогда вопрос об отношениях с Украиной утрачивает остроту и важность.
Wunschpolitik
«Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои».
Н. Гоголь. «Страшная месть»
Кроме термина Realpolitik немцы придумали ещё и другой термин: Wunschpolitik, что означает «политика желаемого, мечтаемого». Раз слово существует, значит, имеет право на существование и то, что оно обозначает. Какое будущее представляется желаемым с точки зрения… смело так скажем, русско-украинского народа?
Большинство наблюдателей сходится во мнении, что Украина в границах 1991 года – «не жилица», что распад её неизбежен. Крым уже оторвался от неё. Трудно представить, чтобы Донецко-Луганское новообразование осталось в её составе после всего, что произошло в последние месяцы. А примеру донетчан-луганчан может последовать и остальная Новороссия.
Наконец, от Украины может отделиться даже Галичина. Среди галичан немало тех, кто считает, что они представляют собою самостоятельную нацию. Так считал даже сам М.Грушевский. Ещё больше таковых в остальной Украине. Лидер социалистов Наталья Витренко в 2011 году, то есть задолго до нынешней смуты, призывала к общенародному референдуму об отделении от Украины нацистской Галичины.
Если всё произойдёт именно так, от Украины останется только Поднепровье (и ещё, наверное, православная Волынь). Но это и есть историческая Украина, «наследие Богдана».
Восстановятся ли симпатические связи украинцев с великороссами? Вот это самый трудный вопрос. Как переживёт Украина крах советского проекта (республика в границах 1991 года – это советский проект)? Не озлобится ли и не уйдёт ли окончательно в «автономное плавание»? Такой исход дела был бы трагичен не только для неё, но и для России.
Украинцы – часть европейского «тела» России (европейского «мяса», как выразилась И.Б.Роднянская), её антропологического капитала. Россия без Украины – неполная.
Ромул убил Рема, когда тот посягнул на священные границы Рима. Кончится ли дело в нашем случае возобновлением братской любви?
Можно надеяться, что конфузия будет иметь следствием отрезвление. И украинцы «вспомнят» своё прошлое – реальное, а не то, какое преподносит официальная история. По справедливости, авторов нынешних учебников истории следовало, сохраняя верность казацкой старине (слова из гимна Украины: «I покажем, що ми, браття, козацького роду»), посадить на кол, но поскольку эта мера по теперешним временам представляется избыточно жестокой, достаточно было бы отстранить их от педагогических забот и побудить заняться каким-нибудь другим делом, скажем, переквалифицироваться в цирковых жонглёров. И всех «отравителей колодцев» из Галичины отослать в родные им карпатские угодья.
И сегодня в Киеве есть не утратившие широту мышления люди, полагающие, что в случае «ухода» Галичины Украина выберет совсем другой шлях, чем тот, которым она следует сегодня.
Известный политолог Михаил Погребинский пишет: «…Когда отделится Галичина, начнётся русское возрождение в Киеве. Очистившись от западной скверны, «матерь городов русских» вернётся к истокам».
Ещё более известный писатель Олесь Бузина (пишущий на украинском и русском языках) мыслит «воссоздать Русь» - точное наименование круга земель, где проживают три восточнославянских народа; более того, подхватывает старую русскую мечту о том, что «ещё воссияет крест в Константинополе над святой Софией».
А чтобы не пострадал украинский гонор, столицей воссозданной Руси можно было бы сделать Киев.
Эта мысль не в моей тесной голове родилась; о желательности переноса столицы империи в Киев в разное время говорили и русские государственные мужи, от А.И.Барятинского (наместник Кавказа, генерал-фельдмаршал) до П.А.Столыпина, и русские мыслители, от К.Н.Леонтьева до Г.П.Федотова.
Киев – «Русской славы колыбель!...Руси чистая купель» (А.Хомяков) – вызывает прочные ассоциации с Киевской Русью, а это самый светлый период в нашей истории (таково, в частности, мнение В.О.Ключевского); несмотря на свойственную ему подростковую драчливость (я имею в виду межкняжеские усобицы). Пушкин в «Руслане и Людмиле» назвал берега Днепра «счастливыми»; мог бы он так сказать о более близких ему берегах Москва-реки или Невы?
И в Киевской Руси не было тяги «в Европу»; потому что она сама была Европой. Сохраняя positio discipulae (позу ученицы) по отношению к Византии.
Перспектива превращения Киева в стольный город возобновлённого, в той или иной форме, Союза восточно-славянских народов могла бы пролить масло на разбушевавшиеся волны. А великорусская сторона тем легче могла бы пойти на такой шаг, что коренником в этой тройке в любом случае останется Великороссия.
Но чтобы такой Союз стал возможен, надо, чтобы в русских (великорусских) головах зазвучали новые-старые созвучия, которые заново пленили бы украинских и белорусских братьев.
Желательность такого Союза диктуется не только исторической памятью, но и требованиями современности. Тенденция к разукрупнению государств, находящая сегодня многих защитников, – дурная тенденция. Чем мельче государство, тем легче им помыкать, скажем, транснациональным корпорациям или каким-то иным глобалистским силам. А если в мусульманском мире одна из попыток воссоздания Халифата в конце концов увенчается успехом, что вполне вероятно, на наших южных границах возникнет угроза, справиться с которой сможет только большое и сильное государство.
Wunschpolitik в плане нашей темы – попытка увидеть впереди (быть может, далеко впереди) некие повышения исторического ландшафта. Но на пути к ним пролегают невидимые взору низины и боюсь, что они ещё долго будут оглашаться криками ненависти, от которых закипает кровь и стервенеют души.
