За пол шага до союза между СССР, Германией, Японией и Италией.

Книга Молодякова "Несостоявшаяся ось: Берлин — Москва — Токио". Она даёт самоё чёткое понимание всех предвоенных дипломатических действий держав.

Насколько я понял, её ни кто не читал. Поэтому я решил выложить одну главу из книги посвящённую всей дипломатии в период между заключением Пакта Молотова-Риббентропа и началом войны.

Автор не навязывает свою точку зрения, он просто даёт огромный массив дипломатической документации того времени. Кстати говоря, многие документы стали доступны историкам в самое последнее время.

Из этих документов любой здравомыслящий человек сможет сделать вывод о том что СССР был не просто в шаге. Я бы сказал в миллиметре от вступления в самый «миролюбивый» блок, вместе с такими же «миролюбивыми» странами как Германия, Италия и Япония. И только по счастливой или несчастливой случайности этого не произошло.

Статья большая, но настоятельно советую, дочитать её до конца.

Риббентроп: на пути к евразийскому согласию

В этой главе голос автора почти не слышен — будут говорить документы. Во-первых, потому что лучше не скажешь. Во-вторых, потому что мы можем опираться на уникальную документальную базу, которая позволяет представить характер устремлений сторон и степень их близости к взаимопониманию и партнерству.

Тройственный пакт приобретал смысл только при участии СССР, хотя бы в силу географических причин. Непосредственно история несостоявшегося, но, как показывают документы и факты, вполне вероятного политического, экономического, а в перспективе и военного сотрудничества Москвы с державами Тройственного пакта уже как с единым целым начинается с его заключения — с момента окончательного оформления союза, логически складывавшегося, хотя и не без труда, на протяжении нескольких лет. Официально Москва была оповещена о подготовке пакта только 26 сентября 1940 г., когда поверенный в делах Типпельскирх (Шуленбург был в отъезде) сделал от имени Риббентропа заявление Молотову о предстоящем подписании договора и его целях. Однако еще 10 марта Риббентроп встретился в Риме с Муссолини и Чиано, посвятив значительную часть своего монолога «русскому вопросу» и германскому взгляду на него. Записи Чиано, возможно, не самый надежный источник, но за неимением лучшего придется воспользоваться ими.

«Основываясь на собственном опыте двух визитов в Москву, Имперский Министр иностранных дел пришел к твердому заключению, что Сталин оставил идею мировой революции. «Вы действительно так думаете?» — спросил Дуче. Имперский министр иностранных дел ответил утвердительно и заявил, что авантюра в Испании <участие советских военных советников и добровольцев в Гражданской войне> была последней попыткой мировой революции. На вопрос Дуче, отказался ли Третий Интернационал от всех революционных идей, Имперский Министр иностранных дел сказал, что, по его мнению, Третий Интернационал занимается исключительно пропагандистской деятельностью и поставкой дипломатической информации. У него сложилось впечатление, что Россия не только намеревается, но уже успешно идет по пути превращения в национальное и нормальное государство. В центральных административных органах не осталось ни одного еврея, и Каганович, о котором все говорят, что он еврейской крови (это он <Риббентроп> не имел возможности проверить), настоящий грузин. С устранением Литвинова все евреи покинули ключевые посты. Во время второй поездки в Москву он имел возможность беседовать с членами Политбюро на обеде, устроенном Сталиным. С германской стороны тоже присутствовали старые члены партии, вроде гауляйтера Форстера, который в конце заявил, что все идет так, как будто он общается со старыми товарищами. И сам он <Риббентроп> не мог отделаться от такого ощущения. Может показаться странным, но, по его мнению, позиция русских — которая, само собой, является коммунистической и в этом качестве не может быть предметом дискуссии для национал-социалиста — более не имеет ничего общего с мировой революцией. Сталин поставил себе цель организовать Российскую Империю на основе централизма и в значительной степени достиг этой цели, поскольку сейчас там ничего не происходит без его воли. Для этого он использовал методы, бывшие в ходу в России с давних времен. И если посмотреть на портрет царя Александра <интересно, какого?>, который до сих пор висит в Кремле, кажется, что идешь к царю, а не к Сталину, особенно имея в виду их устремления.

Дуче заметил, что Сталин и впрямь видит себя наследником Александра. Имперский министр иностранных дел продолжал, что Политбюро составлено из настоящих московитов <т.е. «великороссов», а не евреев>, которые больше не интересуются другими странами, а напротив, как говорят, стремятся к изоляции России от остального мира.

Россия не представляет опасности для национал-социализма или фашизма с точки зрения ни внутренней, ни внешней политики. На деле после заключения пакта с Россией в Германии не было отмечено никаких попыток советского вмешательства в ее внутренние дела. Фюрер считает, что, несмотря на все резкие различия между большевизмом и национал-социализмом, можно заключить с Россией благоприятное торговое соглашение и спокойно держать на Западе те дивизии, которые в противном случае пришлось бы использовать для обороны от России. Мудро достигнув взаимопонимания с Россией, Германия обеспечила себе безопасный тыл. Россия переживает великие исторические изменения. Она отказалась от мировой революции. Насколько известно в Германии, ее отношения с Третьим Интернационалом стали менее тесными, а к русским представителям в нем относятся прохладно.

В отличие от Риббентропа, вступившего в НСДАП только в 1932 г., Форстер был ее членом с 1923 г. и по праву считался «старым партийным товарищем».

В области внешней политики Россия не намерена предпринимать никаких действий. Ее взоры полностью обращены внутрь страны по причине организационных преобразований, проводимых большевистским режимом».

Многое здесь звучит, мягко говоря, странно — например, рассуждения об «охлаждении» к Советскому Союзу Коминтерна, который Сталин в эти годы обычно называл «лавочкой», и о национальности Кагановича. Все это, как и решительное утверждение, что Москва «была втянута в войну с Финляндией», должно было оправдать германо-советское сотрудничество в глазах Муссолини и особенно антисоветски настроенного Чиано и подготовить их к неизбежности будущего единого блока. С одной стороны, Муссолини в 1924 г. одним из первых признал Советский Союз и в 1933 г. заключил с ним договор, а фашистская пропаганда не допускала в адрес Москвы таких грубых оскорблений, как нацистская. С другой стороны, «зимняя война», когда симпатии итальянцев были полностью на стороне Финляндии, радикально испортила отношения двух стран.

Дуче согласился на нормализацию итало-советских отношений. Только убедило его не «охлаждение» Коминтерна к СССР, а решительность германской позиции (неделю спустя должна была состояться встреча двух диктаторов) в сочетании с заключением советско-финского мирного договора 12 марта. Вернувшись из Рима, Риббентроп проинформировал о переговорах советского полпреда, подчеркнув: «Я сказал ему <Муссолини>, что наши отношения с Россией становятся все более тесными и что с заключением пакта о ненападении и договора о дружбе создан базис для прочного и ясного сотрудничества этих стран. Я одновременно сказал Муссолини, что мы, в Германии, сожалеем, что между Италией и Россией не имеется близких взаимоотношений, как между Россией и Германией. В особенности сожалел я об этом потому, что как раз сам Муссолини перед заключением советско-германского соглашения говорил, что он приветствовал бы с точки зрения Италии улучшение отношений Германии с СССР... Дуче сказал, что он сам также желал бы улучшения советско-итальянских отношений». Заявив о готовности содействовать примирению между Римом и Москвой, «Риббентроп подчеркнул, что сообщает все это для информации Молотова и Сталина», — немедленно телеграфировал в Москву Шкварцев.

17 марта Шуленбург повторно проинформировал Молотова об итогах встречи и попытался привлечь его внимание к необходимости нормализации отношений с Италией. Нарком резко ответил, что этот вопрос «не вызывает интереса», поскольку «инициатором ухудшения советско-итальянских отношений был не СССР, а Италия», и что «высказывания Муссолини ничем не подкреплены». «Шуленбург спрашивает, правильно ли будет, если он сделает такой вывод, что СССР занимает выжидательную позицию в отношении Италии. Тов. Молотов отвечает, что нет, он этого не сказал. Он сказал, что вопрос этот не представляет сейчас интереса, так как для нас непонятно, для чего нужно было Италии всю эту кашу затевать».

Тем не менее посол заключил, что ситуация не безнадежна, о чем на следующее утро сообщил в Берлин: «Несмотря на проявленное равнодушие, у меня создалось впечатление, что Советское правительство охотно использует любую представившуюся возможность нормализовать отношения с Италией». Ухватившись за это, Риббентроп 21 марта предложил Шуленбургу «подсказать» Молотову идею одновременно возвратить отсутствующих послов на «рабочие места», чтобы таким образом выйти из патовой ситуации, — если надо, при его посредничестве.

18 марта Муссолини и Гитлер встретились на перевале Бреннер. 21 марта Риббентроп направил Шуленбургу информацию о встрече для устной передачи Молотову, однако нарком принял его только 26 марта. Основные итоги переговоров сводились к следующим пунктам: «Обмен мнениями показал, что ввиду упорства западных держав возможности заключения мира в настоящий момент нет. Германия поэтому непоколебима в своей решимости продолжать войну до победного конца. Беседа между фюрером и Муссолини вновь подтвердила, что Италия ясно и безусловно стоит на стороне Германии. В беседе было установлено полное единомыслие о формах дальнейшего сотрудничества между Германией и Италией, направленного против западных держав. К вопросу об отношениях между Германией и СССР Муссолини заявил, что он понимает и приветствует германо-советское сближение. При этом Муссолини упомянул, что в свое время он, после Германии, первым вошел в официальные сношения с Советским правительством. Муссолини ясно дал понять, что он считает желательным улучшение отношений между СССР и Италией. Фюрер подробно изложил Муссолини, как он путем опыта пришел к убеждению, что соглашение между Германией и Англией невозможно2, как он поэтому стал искать сближения с Советским Союзом, которое стало возможным благодаря мудрой прозорливости Сталина. Фюрер подчеркнул, что, по его мнению, между Германией и СССР не только нет никаких противоречий, но что обе страны дополняют друг друга политически и экономически. Фюрер выразил свое твердое убеждение в долговечности германо-советских отношений и заявил, что он исполнен желания и решимости углубить и развивать эти отношения. Фюрер и Муссолини констатировали, что ввиду отсутствия каких-либо противоречий между Германией, Советским Союзом и Италией добрые отношения между ними диктуются их общими интересами» (русский текст, зачитанный Хильгером).

«После чтения вышеуказанной информации о встрече Гитлера с Муссолини Шуленбург останавливается на вопросе об улучшении советско-итальянских отношений. Он сообщил, что Риббентроп крайне сожалеет, что существующие отношения между СССР и Италией дают повод врагам Германии усматривать отсутствие третьего звена в союзе. Риббентроп констатирует, что Муссолини совершенно ясно и определенно выразил желание улучшить советско-итальянские отношения. Причем Риббентроп не находит, что СССР должен первым сделать соответствующий шаг. Он желает принять на себя роль посредника и предлагает в качестве первого шага и в целях сохранения престижа той и другой страны одновременное возвращение посла Италии в Москву и полпреда СССР в Рим.

Тов. Молотов отвечает, что он не знает, насколько серьезны пожелания Муссолини. Не ясен до сего времени вопрос, почему у Италии возникло такое отношение к СССР. Шуленбург замечает, что в прошлой беседе <17 марта> тов. Молотов указал на неопределенность пожеланий Италии. Сейчас в ответ на это Риббентроп подчеркивает, что высказывания Муссолини являются вполне определенными. Тов. Молотов вновь подчеркивает, что остается неясным, чем было вызвано обострение советско-итальянских отношений со стороны Италии и, главное, в тот момент, когда СССР установил близкие отношения с Германией... Затем тов. Молотов спрашивает, собирается ли Италия предпринять какие-либо шаги для улучшения советско-итальянских отношений. Шуленбург отвечает, что он уже сам указывал итальянскому посланнику <очевидно, поверенному в делах> на необходимость каких-либо шагов и предпринять что-либо в прессе». Лед неявно, но тронулся.

В телеграмме Риббентропа от 21 марта содержались глухие намеки на его недовольство советским поверенным в делах в Риме Гельфандом: «Его поведение в разных случаях было описано мне таким образом, что у меня не сложилось впечатления, что его деятельность особенно полезна в деле улучшения итало-советских отношений». Рейхсминистр интересовался, стоит ли поднимать этот вопрос в разговоре с Молотовым, и предложил прислать Шуленбургу «личное письмо», которое тот при случае может показать наркому. Черновик письма, как сообщают редакторы «Документов внешней политики Германии», сохранился в бумагах Риббентропа, но не опубликован. На встрече с Молотовым посол осторожно поставил этот вопрос: «Шуленбург сообщает, что он имеет письмо от Риббентропа, в котором последний передает слухи, будто советский поверенный в делах в Италии не принимает мер к улучшению советско-итальянских отношений. Сам Шуленбург выражает сомнение в правдоподобности этих слухов и думает, что это или сплетня, или желание свалить дело «с больной головы на здоровую». Тов. Молотов отвечает, что, должно быть, не без этого». Больше к этой теме не возвращались, но «черную метку» Гельфанд, похоже, получил А вот чем именно он прогневал рейхсминистра, мы, к сожалению, не знаем. Неплохими отношениями с нелюбимым им Чиано? Национальностью? «Заигрыванием» с «вражескими» дипломатами? Все может быть...

Однако Чиано не спешил менять курс. 23 марта Гельфанд сообщал в Москву об очередном разговоре с министром: «Рассказывая о пребывании здесь Риббентропа, Чиано отметил, что германский министр является «сторонником улучшения итало-советских отношений», в восторге от СССР и пленен товарищем Сталиным, о котором долго рассказывал на интимном ужине у Чиано. Однако через минуту министр высмеивал сообщение французского радио о плане какого-то итало-советского сотрудничества и о предстоящей итало-германо-советской конференции в Вене. Из всей последней тирады министра, как и из его отдельных замечаний, вытекало, что Италия явно не предполагает радикально менять своей линии в отношении СССР. Поскольку, как следовало из слов Чиано, Рим будет пытаться продолжать экономическое сотрудничество с Парижем и Лондоном и сохранять свою политику в отношении Испании, Ватикана и Балканских стран, спекуляция Италии на антибольшевизме в какой-то форме сохраняется». Молотов прекрасно понимал это, что видно из его телеграммы Гельфанду от 1 мая: «Мы расцениваем Чиано как отрицательный фактор в отношениях между СССР и Италией. Если бы не Чиано и его окружение, отношения СССР с Италией были бы лучшими. События последних месяцев показали, что Чиано является непримиримым врагом Советского Союза».

В Нюрнберге, когда дневник итальянского министра, подправленный им «для истории», стал одним из главных свидетельств обвинения, Риббентроп писал: «Чиано был не только завистлив и тщеславен, но и коварен и ненадежен. С правдой у него были нелады. Это затрудняло не только личное, но и служебное общение с ним. Та манера, с которой он в июле 1943 г. предал в фашистском совете своего собственного тестя Муссолини, характеризует его особенно гадко. Дуче говорил мне позже, что никто и никогда (причем много лет) не обманывал его так, как Чиано, и что тот виновен в коррумпировании фашистской партии, а тем самым и в ее расколе». Неудивительно, что игры министра за спиной дуче привели к опале, участию в заговоре и, наконец, к стрелковому взводу в Вероне в начале 1944 г.

Впрочем, полновластным хозяином итальянской внешней политики молодой и амбициозный министр все-таки не был. 29 апреля он долго беседовал с Гельфандом, пуская в ход все свое обаяние, — ответом на отчет поверенного была приведенная выше телеграмма Молотова. Нарком не обольщался относительно настроений в Риме и 5 мая заявил Шуленбургу в ответ на новые «авансы», что Советский Союз не против нормализации отношений с Италией, но только если она предпримет конкретные действия в доказательство своей доброй воли. 20 мая германский посол Макензен говорил об этом с Чиано, который снова упирался, повторяя, что во всем виновата Москва, первой отозвавшая своего посла, и что «несколько безобидных студенческих демонстраций перед русским посольством — недостаточное основание для такого шага». Однако Муссолини, готовясь вступить в войну, решил «закрыть вопрос». 29 мая Чиано сообщил Макензену о согласии на одновременное возвращение послов, как и предлагал Риббентроп, причем в ближайшие дни и без лишних формальностей. Обрадованный рейхсминистр 30 мая дал знать в Москву Шуленбургу с просьбой немедленно известить Молотова. На следующий день посол был у наркома и, согласно инструкции начальства, старательно уговаривал его, добавив, — видимо, для большей убедительности, — что в данном случае лично он убежден в виновности Италии. Молотов, как всегда, демонстрировал крайнее упорство, ссылаясь на то, что «вопрос не встретил никакого положительного отношения» у Советского правительства, которому нарком его доложил. В том числе и лично у него, выразительно добавил он. Он снова требовал от Рима примирительных шагов и гарантий поддержания хороших отношений, заметив: «Советский Союз — не Албания, чтобы с ним можно было так разговаривать», но в конце концов согласился доложить вопрос правительству еще раз.

Шуленбург за шесть лет службы хорошо научился переводить речи советских дипломатов на язык «реальной политики». Докладывая Риббентропу о результатах встречи, он сделал вывод, что Москва, несмотря на все жесты, не отталкивает протянутую руку Муссолини. И не ошибся. 3 июня Молотов сообщил ему: «Советским правительством принято решение: можно и целесообразно восстановить посольства: итальянское — в Москве и советское — в Риме. Советское правительство считает, что вторичное пожелание Муссолини, переданное через Риббентропа, говорит о серьезном желании Италии улучшить своим взаимоотношения с СССР. Советское правительство считает, что Италия должна выслать своего посла в Москву, а спустя 1—2 дня по получении извещения о его выезде советский посол выедет в Рим». Молотов и здесь потребовал преимуществ для Советского Союза, дабы подчеркнуть, что не он, а Италия пошла на уступку: уступать «буржуям» было не в традициях «красной дипломатии». Впрочем, договорились и об этом: 10 июня появилось коммюнике об одновременном возвращении послов, и Шуленбург подтвердил, что Горелкин вылетел в Рим через Софию.

С приездом обоих послов 12 июня конфликт окончательно уладился. Россо был принят Молотовым уже 20 июня и передал ему заявление Муссолини о готовности начать диалог по конкретным вопросам для улучшения отношений; ответное, вполне примирительное, советское заявление было вручено послу пять дней спустя. 22 июня Горелкин встретился с Чиано, а затем наконец-то вручил верительные грамоты Виктору-Эммануилу III. Отношения возвращались в нормальную колею. 24 июля полпреда принял Муссолини — само воплощение доброжелательности и стремления к взаимопониманию. Дуче признал наличие проблем в двусторонних отношениях, «добавив, что мы всегда должны говорить правду»; с легкостью согласился на притязания в отношении Бессарабии и Прибалтики; «подчеркнул, что Итальянское правительство рассматривает существующие отношения <с СССР> как длительные и долженствующие развиваться по пути их дальнейшей нормализации и улучшения»; а в итоге заявил: «В настоящий момент у трех стран: СССР, Италии и Германии, несмотря на различие внутренних режимов, имеется одна общая задача — это борьба против плутократии, против эксплуататоров и поджигателей войны на Западе».

Добавлю, что с приездом Горелкина Гельфанд был отозван в Москву, но, опасаясь репрессий (вспомним судьбу Астахова!), бежал в Америку, в чем ему помог Чиано. Советские историки по понятным причинам не обращались к этой личности, а сам Гельфанд, в отличие от большинства невозвращенцев, предпочел просто «раствориться», не оставив никаких «разоблачений» и «признаний». Согласно «дневникам Литвинова», Гельфанд, будучи резидентом Иностранного отдела ОГПУ в Париже под «крышей» секретаря полпредства, организовал нашумевшее похищение (и, возможно, убийство) председателя Русского общевоинского союза генерала А.П. Кутепова в 1930 г. Автор «дневников» Г.З. Беседовский до 1929 г. был советником полпредства во Франции и мог знать Гельфанда, но сам стал невозвращенцем еще до похищения.

Но пора вернуться к разговору германского поверенного в делах Типпельскирха с Молотовым вечером 26 сентября 1940 г. Поверенный явился к наркому уведомить его о предстоящем заключении Тройственного пакта Германии, Италии и Японии и был «вооружен» подробной инструкцией Риббентропа, которая начиналась словами: «Ввиду сердечных отношений, существующих между Германией и Советским Союзом, я хотел бы заранее, строго конфиденциально, информировать его <Молотова> о следующем». Тут начинается очередная интрига: совершенно секретная телеграмма Риббентропа, полученная в Москве в пять минут первого пополудни, и меморандум на русском языке, врученный Молотову десять часов спустя, содержали незначительные, но значимые разночтения. Несколько «тяжеловатый» текст, подготовленный в германском посольстве и сохранившийся в советских архивах, гласит:

«1. Происходящая в демократических странах кампания поджигания войны, ищущая в настоящей стадии окончательного покорения Англии последний исход в расширении и удлинении войны, повела к переговорам между Германией и Италией, с одной стороны, и Японией — с другой. Эти переговоры, вероятно, в ближайшие дни приведут к подписанию военного союза между этими тремя державами.

2. Этот союз, соответственно с причиной своего происхождения, направлен исключительно против демократических поджигателей войны. Хотя это в договоре, согласно обычаю, не будет прямо сказано, однако это вытекает с полной ясностью из его формулировки.

3. Само собой разумеется, что этот договор не преследует никаких наступательных целей. Его исключительная цель направлена к тому, чтобы образумить элементы, стремящиеся к удлинению и расширению войны, доказав им воочию, что при вступлении в происходящую в настоящее время войну они автоматически будут иметь против себя прежде всего эти три великие державы.

4. Между договаривающимися державами с самого начала переговоров существовало полное единомыслие в том, что их союз никоим образом не затронет отношений, которые каждая из них имеет с Советским Союзом. Для того, чтобы на этот счет и вовсе устранить всякие сомнения, в договор включена особая статья, говорящая о том, что политический статус, существующий между каждой из трех договаривающихся держав и Советским Союзом, этим договором не затрагивается. Это постановление означает, что не только договоры, заключенные этими тремя державами с Советским Союзом, в частности германо-советские договоры, подписанные осенью 1939 года, в полном объеме сохраняют свою силу, но что это вообще относится и к совокупности их политических отношений с Советским Союзом.

5. Следует думать, что договор окажет укрощающее влияние на поджигателей войны в демократических странах, что он будет противодействовать дальнейшему расширению настоящей войны и в этом смысле, может быть, послужит восстановлению всеобщего мира».

Правка, внесенная в первоначальный текст (кем?! когда?! почему?!), устраняла из него все прямые указания на то, что пакт имеет какое-то отношение к Соединенным Штатам. Ранее в первом, втором и пятом пунктах говорилось о «поджигателях войны» конкретно в «Америке», а не в неких «демократических странах», в третьем — об отсутствии у пакта «наступательных целей» не вообще, а «против Америки», и о вразумлении элементов, «настаивающих на вступлении Америки в войну». Послевоенная «трофейная» публикация германских документов содержит оба варианта с указанием, что Молотову был вручен измененный текст, но без каких-либо объяснений. Принять такое ответственное решение мог только сам рейхсминистр (уж точно не поверенный в делах!), хотя документально это не подтверждается. Некоторый свет может пролить разговор Вайцзеккера с Шкварцевым 28 сентября. Статс-секретарь повторил полпреду основное содержание послания Риббентропа (министр в это время болел), сделав в своей записи примечательную оговорку: «В беседе я ограничился инструкциями, телеграфированными в Москву 25 сентября. Вместо того, чтобы называть Америку в качестве державы, на которую этот пакт направлен, я использовал более общие определения, сказав, что предупреждение адресовано демократическим странам»4. Полагаю, здесь не было никакой «самодеятельности». Впрочем, в день подписания договора заведующий отделом печати МИД Шмидт на пресс-конференции в Берлине прямо сказал, что «пакт является предупреждением тем поджигателям войны, которые имеются в США».

В заключение разговора Типпельскирх сообщил, что в ближайшее время Риббентроп обратится с личным письмом к Сталину, чтобы «откровенно и конфиденциально изложить германскую точку зрения на нынешнюю политическую ситуацию» (цит. по сборнику «СССР—Германия»; в тексте, врученном Молотову, фраза звучит немного комично: «искренне и с полной доверчивостью»).

Молотов «выслушал сообщение очень внимательно» и поблагодарил поверенного. Однако советская запись их беседы совершенно ясно показывает, что нарком был недоволен (толки об этом сразу же начали циркулировать среди иностранных дипломатов). Уже при встрече с Шуленбургом 31 августа он не скрывал своего (стало быть, и Сталина) недовольства по поводу Венского арбитража, удовлетворившего территориальные претензии Венгрии к Румынии, что не было согласовано с Москвой. Заметив, что «в сообщениях печати о третейском решении в Вене сказано больше, чем в информации Германского правительства», Молотов заявил, что Германия нарушила статью 3 пакта о ненападении, предполагавшую консультации сторон о вопросах, затрагивающих их общие интересы. В Берлине попытались отговориться, что «после разрешения вопроса о Бессарабии у СССР и Германии в отношении Румынии и Венгрии нет общих интересов с точки зрения Московского договора о ненападении», но Сталина это, разумеется, не удовлетворило. Сентябрьские разговоры Молотова с Шуленбургом свидетельствуют об усилении напряженности в двусторонних отношениях. Обеспокоенный посол запросился в Берлин, чтобы получить дополнительные указания, а заодно попытаться смягчить ситуацию. Поэтому о заключении Тройственного пакта наркома информировал Типпельскирх.

Молотов несколько раз настойчиво повторил, что «если бы Советский Союз заключил подобный договор, то Советское правительство проинформировало бы об этом Германское правительство», и «выразил пожелание ознакомиться с текстом самого договора и дополнительными секретными статьями его, если таковые имеются». «Желательно предварительно ознакомиться с текстом договора, — добавил он, — так как при этом возможно еще внести свои поправки». Последнее в планы Германии не входило, хотя, как видно из истории токийских переговоров, причиной несвоевременного информирования московского союзника (Молотов четко выстраивал беседу с Типпельскирхом именно как с представителем союзной страны) был не злой умысел Германии, а бесконечные проволочки, до самого конца ставившие под сомнение успех всего предприятия. Какие уж тут поправки...

Официальный комментарий «Правды» о заключении Тройственного пакта, появившийся только 30 сентября, был подчеркнуто кратким и ограничивался пересказом его содержания. «Пакт не является для Советского Союза чем-либо особенно неожиданным... — говорилось в нем, — потому что советское правительство было информировано германским правительством о предстоящем заключении тройственного пакта еще до его опубликования». Типпельскирх сообщил Молотову немного нового, потому что до него это сделал Зорге.

13 октября Риббентроп написал Сталину пространное письмо, которое было немедленно передано в Москву. Однако перевод (текст, подготовленный в германском посольстве, до сих пор не опубликован) был вручен только четыре дня спустя, причем не Сталину, а Молотову, что вызвало гнев рейхсминистра. Шуленбург оправдывал задержку необходимостью безупречного перевода «длинного и важного послания», а невручение его лично адресату тем, что Сталин не встречается с послами, а Молотов — «ближайшее доверенное лицо Сталина, и нам придется в будущем иметь с ним дело по всем крупнейшим политическим вопросам». Вот это письмо с некоторыми сокращениями (перевод Ю. Фельштинского):

«Дорогой господин Сталин!

Более года назад по Вашему и Фюрера решению были пересмотрены и поставлены на абсолютно новую основу отношения между Германией и Советской Россией. Я полагаю, что это решение найти общий язык принесло выгоду обеим сторонам — начиная с признания того, что наши жизненные пространства могут соседствовать без претензий друг к другу, и кончая практическим разграничением сфер влияния, что привело к германо-советскому Пакту о дружбе и границе. Я убежден, что последовательное продолжение политики добрососедских отношений и дальнейшее укрепление политического и экономического сотрудничества будут способствовать в будущем все большим и большим выгодам двух великих народов. Германия, по крайней мере, готова и полна решимости работать в этом направлении.

Мне кажется, что, учитывая эти цели, прямой контакт между ответственными деятелями обеих стран крайне важен. Я уверен, что личный контакт не по дипломатическим каналам для авторитарных режимов таких, как наши, время от времени необходим. Поэтому сегодня мне хотелось бы сделать беглый обзор событий, происшедших со времени моего последнего визита в Москву. В связи с исторической важностью этих событий и в продолжение нашего обмена мнениями, имевшего место в последний год, я хотел бы сделать для Вас и обзор политики, проводимой Германией в этот период.

После окончания польской кампании мы заметили (и это было подтверждено многочисленными сообщениями, полученными зимой), что Англия, верная своей традиционной политике, строит всю свою военную стратегию в расчете на расширение войны. Предпринятая в 1939 году попытка втянуть Советский Союз в военную коалицию против Германии уже приоткрывала эти расчеты. Они <Англия и Франция> были напуганы германо-советским соглашением. Позже аналогичной была позиция Англии и Франции в отношении советско-финского конфликта.

Весной 1940 года эти тайные намерения стали достаточно очевидны. С этого времени британская политика вступила в период активного распространения войны на другие народы Европы... <далее о событиях весны—лета 1940г. в Норвегии, Бельгии, Голландии и Франции>...Что касается теперешних британских правителей, которые объявили войну Германии и таким образом вовлекли британский народ в беду, то даже они сами не могут более скрыть свою традиционную политику и презрение к собственным союзникам. Наоборот, когда судьба отвернулась от них, все их лицемерные торжественные обещания прекратились. Более того, чтобы спасти самих себя, они оклеветали своих прежних союзников, а потом даже открыто противостояли им силой оружия. <Далее о британской политике в отношении режима Виши>...

Враги Германии старались скрыть от всего мира свои мероприятия по расширению войны. Они пытались перед всем миром объявить наши разоблачения этих английских методов расширения войны маневром германской пропаганды. Между тем судьба постаралась, чтобы в руки германской армии, наступающей со скоростью молнии на всех фронтах войны, попали документы огромной важности... Здесь с действительно поразительной доказательностью разоблачается подоплека британской военной политики. Вы поймете, что мы рады возможности открыть миру глаза на беспрецедентную некомпетентность, а также на почти преступную беспечность, с которой теперешние английские руководители, объявив войну Германии, вовлекли в несчастья не только свой собственный народ, но и другие народы Европы. Сверх того, документы, имеющиеся в нашем распоряжении, доказывают, что господа с Темзы не отказываются от нападений и на совершенно нейтральные народы в отместку за то, что те продолжают вести с Германией естественную для них торговлю, несмотря на британские ноты и даже угрозы. Без сомнения, советские нефтяные центры Баку и нефтяной порт Батуми уже в этом году стали бы объектами британского нападения, если бы падение Франции и изгнание британских армий из Европы не сломили бы агрессивного британского духа и не был бы положен конец их активности.

Понимая полную абсурдность продолжения этой войны, Фюрер 19 июля снова предложил Англии мир. Теперь, после отклонения этого последнего предложения, Германия намерена вести войну против Англии и ее империи до окончательного разгрома Британии. Эта борьба идет уже сейчас и закончится лишь тогда, когда враг будет уничтожен в военном отношении или когда будут устранены силы, ответственные за войну5 . Когда точно это случится — значения не имеет. Потому что в одном можно быть уверенным: война как таковая в любом случае нами уже выиграна. Вопрос лишь в том, сколько пройдет времени до того момента, когда Англия, в результате наших операций, признается в окончательном поражении.

На этой последней фазе войны, защищаясь от каких-либо действий, которые Англия в своем отчаянном положении все еще может предпринять, Ось, в виде естественной меры предосторожности, была вынуждена надежно защитить свои военные и стратегические позиции в Европе, а также свои политические и дипломатические позиции во всем мире... <далее о германской политике и военном присутствии в Румынии>

После принятия мер по охране позиций Оси в Европе основной интерес Имперского правительства и Итальянского правительства сосредоточился в последние несколько недель на предотвращении распространения военных действий за пределы Европы и превращения их в мировой пожар. Так как надежды англичан найти себе союзников в Европе поблекли, английское правительство усилило поддержку тех кругов заокеанских демократий, которые стремятся к вступлению в войну против Германии и Италии на стороне Англии. Их интересы, в противоречии с интересами народов, столь же жаждущих Нового порядка в мире, как и конца окостеневших демократий, — эти их интересы грозят превратить европейскую войну в мировой пожар. Это особенно относится к Японии. Поэтому некоторое время назад по приказу Фюрера я послал в Токио эмиссара <Штамера> для выяснения в неофициальном порядке, не могут ли наши общие интересы быть выражены в форме пакта, направленного против дальнейшего распространения войны на другие народы. Последовавший вскоре обмен мнениями привел Берлин, Рим и Токио к полному единодушию в том смысле, что в интересах скорейшего восстановления мира должно быть предотвращено какое-либо дальнейшее распространение войны и что лучшим средством противодействовать международной клике поджигателей войны будет военный союз Трех Держав. Таким образом, вопреки всем интригам Британии, Берлинский договор был заключен с удивительной быстротой, о чем я и уведомил Вас через посольство за день до его подписания, как только было достигнуто окончательное согласие. Я уверен, что заключение этого договора ускорит падение теперешних британских правителей, которые одни не хотят заключения мира, и что договор, таким образом, послужит интересам всех народов.

Что касается вопроса о позиции трех участников этого союза в отношении Советской России, то мне хотелось бы сказать сразу, что с самого начала обмена мнениями все Три Державы в одинаковой степени придерживались того мнения, что этот пакт ни в коем случае не нацелен против Советского Союза, что, напротив, дружеские отношения Трех Держав и их договоры с СССР ни в коем случае не должны быть этим соглашением затронуты. Эта точка зрения, кстати говоря, нашла свое формальное выражение в тексте Берлинского договора. Что касается Германии, то заключение этого пакта является логическим результатом ее внешнеполитической линии, которой Имперское правительство придерживалось давно и согласно которой как дружеское германо-японское сотрудничество, так и дружеское германо-советское сотрудничество мирно сосуществуют. Дружеские отношения между Германией и Советской Россией, так же как и дружеские отношения между Советской Россией и Японией и дружеские отношения между державами Оси и Японией являются логическими составными частями естественной политической коалиции, которая крайне выгодна всем заинтересованным державам. Как Вы помните, я во время моего первого визита в Москву совершенно откровенно обсуждал с Вами схожие идеи, и тогда же я предложил свои добрые услуги для урегулирования советско-японских расхождений. С тех пор я продолжаю работать в этом направлении, и я был бы рад, если бы обоюдное желание достичь взаимопонимания — а со стороны Японии оно все более очевидно — получило бы логическое завершение.

В заключение я хотел бы заявить, в полном соответствии с мнением Фюрера, что историческая задача Четырех Держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов <выделено в оригинале>.

Мы были бы рады, если б господин Молотов нанес нам в Берлин визит для дальнейшего выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов, и для обсуждения их в конкретной форме. От имени Имперского правительства я хотел бы сделать ему самое сердечное приглашение. После двух моих визитов в Москву мне лично было бы особенно приятно увидеть господина Молотова в Берлине. Его визит, кроме того, предоставит Фюреру возможность лично высказать господину Молотову свои взгляды на будущий характер отношений между нашими странами. По возвращении господин Молотов сможет подробно изложить Вам цели и намерения Фюрера. Если затем, как я с уверенностью ожидаю, мне придется поработать над согласованием нашей общей политики, я буду счастлив снова лично прибыть в Москву, чтобы совместно с Вами, мой дорогой господин Сталин, подвести итог обмену мнениями и обсудить, возможно— вместе с представителями Японии и Италии, основы политики, которая сможет всем нам принести практические <выделено в оригинале> выгоды.

С наилучшими пожеланиями, преданный Вам Риббентроп».

Г. Городецкий точно охарактеризовал драматическую ситуацию, в которой оказался рейхсминистр: «Ни Риббентропу, ни министерству не было известно о шедших полным ходом военных приготовлениях Германии, не говоря уже о директивах по плану «Барбаросса»... Пакт с Россией, заключенный в августе 1939 г., стал для Риббентропа его наивысшим дипломатическим успехом. Теперь он надеялся вознестись на такую же высоту вновь, введя Россию в Тройственный пакт и переключив ее устремления к югу, против Британской империи. Этих взглядов Риббентроп придерживался вплоть до ранней весны 1941 г., то с возраставшим, то с уменьшавшимся упорством... Непрекращающиеся обращения Риббентропа, его вмешательство лишь усилили скрытность Гитлера, и он стал обманывать Риббентропа, заставив того поверить в возможность компромисса». В тюремной камере бывший рейхсминистр вспоминал: «В течение зимы и весны 1941 г. при всех моих докладах по русскому вопросу Адольф Гитлер постоянно занимал все более отрицательную позицию... У меня уже тогда было такое чувство, что в своей русской политике я одинок».

И на этот раз вождь оперативно принял решение. 19 октября Молотов известил Шуленбурга, что приглашение принято, а письменный ответ будет дан 21 октября. Письмо Сталина, врученное наркомом послу в указанный срок, было недвусмысленным, кратким и деловым:

«Многоуважаемый господин Риббентроп!

Ваше письмо получил. Искренне благодарю Вас за доверие, так же как за поучительный анализ последних событий, данный в Вашем письме.

Я согласен с Вами, что вполне возможно дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающееся на прочную базу разграничения своих отношений на длительный срок.

В.М. Молотов считает, что он у Вас в долгу и обязан дать Вам ответный визит в Берлине. Стало быть, В.М. Молотов принимает Ваше приглашение. Остается договориться о дне приезда в Берлин. В.М. Молотов считает наиболее удобным для него сроком 10—12 ноября. Если он устраивает также Германское правительство, вопрос можно считать исчерпанным.

Я приветствую выраженное Вами желание вновь посетить Москву, чтобы продолжить начатый в прошлом году обмен мнениями по вопросам, интересующим наши страны, и надеюсь, что это будет осуществлено после поездки Молотова в Берлин.

Что касается совместного обсуждения некоторых вопросов с участием представителей Японии и Италии, то, не возражая в принципе против такой идеи, мне кажется, что этот вопрос следовало бы подвергнуть предварительному обсуждению.

С глубоким уважением, готовый к услугам И. Сталин».

продолжение

Риббентроп: «сырые мысли»

При Гитлере Риббентроп только поддакивал, хотя собственные амбиции у него были. После пакта с Россией Гитлер в восторге назвал его «вторым Бисмарком». Польстил, но рейхсминистр, похоже, поверил.

Чужая душа — потемки: не заглянешь, особенно если человек давно в могиле. Я думаю, что Риббентроп искренне хотел превратить Тройственный пакт в «пакт четырех», сделав из этого триумф германской дипломатии: часть лавров, конечно, фюреру, но главные — ему. Заключение такого пакта было бы несомненным успехом для Рейха, а Гитлер не менее Риббентропа был чувствителен к успехам, пусть даже дипломатическим, а не военным. И рейхсминистр ринулся в бой, держа в кармане проект соглашения, с которым в этот вечер ознакомил Молотова.

В проведении внешней политики — по крайней мере, в общении с иностранными дипломатами и государственными деятелями — Риббентроп едва ли был самостоятельнее Молотова: один все время ссылался на фюрера, другой, более неопределенно и «демократично», на «правительство» или «товарищей», но суть дела от этого не менялась. Поэтому рейхсминистр начал разговор в бомбоубежище с дипломатичной ремарки, что «хотел бы сделать некоторые дополнения и уточнения к тому, что сказал фюрер». Кстати, в германской записи позиция Риббентропа выглядит более независимой: «Имперский Министр иностранных дел начал беседу с заявления, что он хочет воспользоваться случаем и дополнить, а также точнее сформулировать то, что уже было обсуждено ранее. Он хочет изложить господину Молотову свой взгляд на перспективы ведения в будущем Германией и Советским Союзом общей политики сотрудничества и перечислить те вопросы, которые в связи с этим уместно обсудить». О фюрере ни слова, но я почему-то верю, что не переводчик Павлов это придумал, а переводчик Хильгер пропустил...

Скромно претендуя лишь на уточнение и дополнение сказанного в прошлых беседах, рейхсминистр сразу же перешел к самому важному, о чем по-настоящему еще не говорилось, но из-за чего затевался весь сыр-бор. Риббентроп «хотел бы изложить «сырые мысли», как он их себе представляет, т.е. мысли, которые, может быть, в будущем могли бы быть реализованы. Эти мысли заключаются в сотрудничестве между государствами — участниками пакта трех и СССР. Риббентроп думает, что сначала надо найти путь, чтобы совместно в широких чертах установить сферы интересов четырех государств, а затем особо договориться о проблеме Турции <которую страны Оси хотели полностью включить в свою орбиту>. Проблемы разграничения сфер интересов касаются четырех государств, в то время как проблема Турции затрагивает только Германию, Италию и СССР <действительно, какое дело японцам до «Константинополя и проливов»!>. После того как Молотов переговорит со Сталиным и после того как Германия и СССР договорятся по этому комплексу вопросов, министр думает, что Германия и СССР вступят в контакт с Японией и Италией с целью выяснения возможностей приведения их интересов к одной формуле... Если можно будет привести к одному знаменателю интересы этих стран, что Риббентроп считает не невозможным и выгодным для заинтересованных сторон, тогда можно было бы зафиксировать эти оба комплекса в доверительных документах между ними, если СССР разделяет взгляды Германии о воспрепятствовании расширению войны и стоит на точке зрения ее окончания... Я<Риббентроп> представляю себе, что конечной целью... должно быть заключение соглашения между участниками пакта трех с одной стороны и СССР — с другой стороны о сотрудничестве четырех держав в этом смысле. Чтобы рассмотреть эти дела более конкретно, он набросал несколько пунктов, из которых, по его мнению, должно состоять это соглашение. Он хотел бы подчеркнуть, что в такой конкретной форме он, Риббентроп, не говорил ни с Японией, ни с Италией12. Он думал, что эти мысли должны быть в первую очередь выяснены между СССР и Германией. Разумеется, в общих чертах он обсудил эти мысли с Японией <когда, где и с кем? — В.М.> и с Италией <то-то! — В.М.>... Он просит переговорить со Сталиным о возможности такого соглашения. Следующим этапом должны быть переговоры с Италией и Японией. Все это будет иметь смысл тогда, когда будет достигнута ясность в этих вопросах».

Послевоенные мемуаристы, германские и иностранные, стремились перещеголять друг друга, изображая Риббентропа самовлюбленным идиотом, не имеющим ни представления о мировой политике (куда, дескать, «торговцу шампанским»), ни оригинальных идей, а только способным произносить бессодержательные, но напыщенные речи. Воля ваша, но, даже сравнивая две записи его беседы с Молотовым, я ничего подобного не вижу. Рейхсминистр здраво и дипломатично изложил свой подход к союзу стран, связанных общими геополитическими интересами.

Примечательное разночтение в германской записи: «Вслед за тем Имперский Министр иностранных дел вступит в переговоры с Италией и Японией, чтобы узнать, как вернее могут быть учтены их интересы при разграничении сфер влияния». Если верить этому варианту, Риббентроп предпочитал лично контролировать всю политику стран Тройственного пакта в отношении СССР, ставя залогом их сотрудничества предварительное достижение согласия между Берлином и Москвой.

Изучив все доступные материалы, автор этих строк уверен, что Риббентроп искренне хотел договориться с Москвой, потому что видел в этом наилучший геополитический и геостратегический вариант для Германии, а также возможность грандиозного триумфа для себя лично. Не стоит сбрасывать со счетов его честолюбие, не меньшее, чем у Черчилля! Именно поэтому, а не из излишней осторожности, он хотел сначала договориться с СССР и лишь потом привлекать к переговорам Италию и Японию. С Молотовым он еще мог поделиться лаврами — но не с Чиано, которого не любил, и не с Мацуока, которого просто не знал.

Но почему самоуверенный и честолюбивый Риббентроп скромно называет тщательно проработанные предложения «сырыми мыслями». И почему их делает он, а не фюрер? Забегая вперед, скажу, что Гитлер в это время уже принял стратегическое и был готов к принятию политического решения о нападении на СССР, о чем его министр иностранных дел не знал. Полагаю, логика Риббентропа была примерно такой. Если предложения будут приняты и соглашение достигнуто, то результатом станет дипломатический — и геополитический — триумф, который Гитлер примет, пусть хотя бы на время. Если же предложения будут отклонены, то исходили они не от Гитлера, который на эту тему ничего конкретного вообще не говорил. Сам же Риббентроп «спасал лицо» оговоркой, что это просто наброски, наметки.

Итак.

Проект

Соглашение между государствами Тройственного пакта: Германией, Италией и Японией, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой стороны

Правительства государств Тройственного пакта: Германии, Италии и Японии, с одной стороны, и Правительство СССР — с другой стороны, руководствуясь желанием установить в своих естественных сферах интересов в Европе, Азии и Африке новый, содействующий благосостоянию всех заинтересованных народов порядок и создать твердую и прочную основу для их сотрудничества, направленного на достижение этой цели, согласились в следующем:

Статья 1 Согласно пакту трех держав, Германия, Япония и Италия пришли к соглашению, что нужно воспрепятствовать расширению войны в мировой конфликт и что необходимо совместно работать для установления мира. Они объявили о своем желании привлечь к сотрудничеству с ними другие народы в других частях мира, поскольку эти народы согласны дать своим стремлениям то же направление. СССР заявляет о своей солидарности с этими целеустремлениями и решил со своей стороны политически сотрудничать с участниками пакта трех.

Статья 2. Германия, Италия, Япония и Советский Союз обязуются уважать сферы своих взаимных интересов. Постольку, поскольку сферы этих интересов соприкасаются, они будут в дружественном духе договариваться по всем возникающим из этого факта вопросам. Германия, Италия и Япония со своей стороны заявляют, что они признают настоящие границы Советского Союза и что они будут их уважать.

Статья 3. Германия, Италия, Япония и Советский Союз обязуются не присоединяться ни к каким группировкам государств и не поддерживать группировок, направленных против одной из них. Четыре державы будут всячески поддерживать друг друга в экономическом отношении и будут дополнять и расширять существующие между ними соглашения.

Статья 4. Это Соглашение вступает в силу с момента подписания и действует в течение 10 лет. Правительства четырех держав заблаговременно, до истечения этого срока, договорятся по вопросу продления этого Соглашения.

Учинено в четырех оригиналах на немецком, итальянском, японском и русском языках.

Москва... 1940 г.

Проект

Секретный протокол № 1

В связи с подписанием сегодня Соглашения, заключенного между ними, представители Германии, Италии, Японии и Советского Союза констатируют следующее:

1) Германия заявляет, что без учета тех территориальных ревизий, которые произойдут в Европе при заключении мира, центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в Средней Африке.

2) Италия заявляет, что без учета тех территориальных ревизий, которые произойдут в Европе при заключении мира, центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в Северной и Северо-Восточной Африке.

3) Япония заявляет, что центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в восточно-азиатском пространстве к югу от Японских островов.

4) Советский Союз заявляет, что центр тяжести его территориальных аспираций лежит к югу от территории Советского Союза в направлении Индийского океана.

Четыре державы заявляют, что, сохраняя за собой право регулировать отдельные вопросы, они будут взаимно уважать территориальные аспирации друг друга и не будут создавать препятствий к их осуществлению

Москва... 1940 г.

Проект

Секретный протокол № 2

для подписания между

Германией, Италией и Советским Союзом

По случаю подписания сегодня Соглашения между Германией, Италией, Японией и Советским Союзом представители Германии, Италии и Советского Союза констатируют следующее:

1) Германия, Италия и Советский Союз согласились во взглядах, что в их общих интересах освободить Турцию от взятых ею ранее международных обязательств и постепенно привлечь ее к политическому сотрудничеству с ними. Они заявляют, что будут совместно преследовать эту цель путем тесных контактов в соответствии с общим планом действий, который будет определен в будущем.

2) Германия, Италия и Советский Союз заявляют о своем согласии совместно в надлежащее время заключить с Турцией соглашение, в котором три державы признают границы Турции.

3) Германия, Италия и Советский Союз будут совместно работать над заменой ныне действующего статута Монтре13 о проливах другим статутом. По этому статуту Советскому Союзу будут предоставлены права неограниченного прохода в любое время его военного флота через проливы, в то время как все другие державы, за исключением черноморских, Германии и Италии, должны в основном отказаться от права прохода своих военных судов через проливы. При этом само собой разумеется, что проход через проливы остается свободным для всех торговых судов.

Москва... 1940 г. (28)

Вот что так много лет скрывали от российского читателя, хотя на Западе это знали уже с конца сороковых.

Написанные тексты «сырых мыслей» Риббентроп Молотову не передал, но продиктовал их переводчику, — вероятно, желая таким образом подчеркнуть их «неофициальность». Затем начался диалог, который с Гитлером так и не получился. Молотов посетовал на неуступчивость и медлительность Японии, исключительно от которой, дескать, зависит прогресс советско-японских отношений. Перейдя к больному вопросу о Босфоре и Дарданеллах, он заметил, что «Германия не является черноморской державой» и что «для нее проливы имеют не второе <как сказал Риббентроп>, а, пожалуй, десятое значение», добавив: «для Италии, тоже нечерноморской державы, проливы имеют, может быть, пятое значение» (в германской записи это разъяснение отсутствует). Риббентроп возразил, что Италия как средиземноморская держава в проливах заинтересована. Молотов парировал: «Из Черного моря Италии никто и никогда не угрожал и никогда никто не будет угрожать». Замечу, что положение России и Италии в этом отношении было несколько похожим: Гибралтар так же «запирал» выход из Средиземного моря в Атлантический океан, как Босфор и Дарданеллы, находившиеся у Турции (вопрос заключался в том, кто будет контролировать их на самом деле), «запирали» выход из Черного моря в Средиземное.

Разговор логично перешел к Болгарии, которую Сталин и Молотов хотели видеть исключительно советской сферой влияния и которую собирались «гарантировать» (вплоть до ввода войск), подобно тому, как Гитлер поступил с Румынией. Основной узел противоречий обозначился именно здесь. Куда больше Финляндии и вопросов свободы судоходства в Балтийском море, о которых также шла речь, Гитлера насторожили посягательства на Болгарию и проливы, а значит, и на румынскую нефть.

Риббентроп не хотел углубляться в «мелочи», подвергая опасности красивый, но хрупкий «хрустальный дворец», над возведением которого столько трудился. «Он хотел бы свести сегодняшний разговор к более крупным вопросам, он хотел бы поставить вопрос, готов ли СССР сотрудничать с ними. «По другим вопросам мы можем всегда договориться, если мы на основе наших прошлогодних соглашений расширим наши отношения», — говорит министр. Где лежат интересы Германии и СССР? — это подлежит решению. Нужно найти решение, чтобы наши государства не стояли грудью к груди друг друга, а совместно добивались осуществления своих интересов, чтобы они путем совместной работы реализовали свои стремления, не противореча друг другу. Риббентроп хотел бы получить ответ, готов ли СССР изучить этот вопрос и сотрудничать с тремя державами. Из писем Сталина он вынес впечатление, что СССР склонен к этому. Вопросы, которые касаются Германии и СССР, всегда можно решить, важно, чтобы и Германия, и СССР имели общие линии в крупных чертах». Поэтому вопрос о Финляндии он отнес к второстепенным, а о перспективе ориентации территориальных аспираций Москвы в сторону Индийского океана — к первоочередным.

От Молотова ждали конкретного ответа. И Молотов его дал с максимальной конкретностью, какую ему позволял «поводок» сталинской дипломатии: «Теперь к вопросу о совместной работе СССР, Японии, Германии и Италии. Он отвечает на этот вопрос положительно, но надо по этому вопросу договориться. Правильны ли предположения Германии по вопросу о разграничении сфер интересов? Трудно конкретно уже сегодня ответить на этот вопрос, ибо этот вопрос до сих пор Германия не ставила перед СССР и он является для советского правительства новым. Он пока не знает мнения И.В. Сталина и других советских руководителей на этот счет, но ответ СССР вытекает из того, что им уже говорилось. Эти большие вопросы завтрашнего дня, с его точки зрения, не следует отрывать от вопросов сегодняшнего дня. И если их правильно увязать, то будет найдено нужное решение. То, что ему пришлось иметь ряд бесед с министром и с рейхсканцлером, — это большой шаг вперед в деле выяснения важных вопросов. Как дальше пойти по этому пути, Молотов предоставляет решать Риббентропу. Риббентроп уже говорил, чтобы наши послы граф фон дер Шуленбург и т. Шкварцев продолжили в дипломатическом порядке обсуждение этих вопросов. Если сейчас нет необходимости в других методах, то это предложение приемлемо». Таким образом, о скором визите рейхсминистра в Москву речь уже не шла.

Германская запись заканчивается ремаркой, отсутствующей в советском варианте: «Вслед за тем господин Молотов сердечно попрощался с Имперским Министром иностранных дел, подчеркивая, что не сожалеет о воздушном налете, так как благодаря ему он имел такую исчерпывающую беседу с Имперским Министром иностранных дел».

Сразу по возвращении Молотов направил итоговую телеграмму Сталину о том, что «обе беседы не дали желательных результатов». В отношении Гитлера он был прав, в отношении Риббентропа — нет, очевидно, не осознав ни важности его предложений (суть их нарком изложил очень «смазанно»), ни тем более степени риска, на которую пошел собеседник. Утром Молотов со свитой отбыл в Москву. Из нотаблей на вокзале его провожал только Риббентроп, что само по себе уже говорило о многом.

Краткое коммюнике по итогам визита, предложенное Сталиным, было принято германской стороной дословно. В нем скупо, но выразительно говорилось: «Обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию». О существующих разногласиях не должны были догадываться ни друзья, ни враги. В том же духе была выдержана циркулярная телеграмма Вайцзеккера во все германские дипломатические миссии за рубежом:

«Беседы между германским и советским правительствами по случаю нахождения в Берлине Молотова велись на базе договоров, заключенных в прошлом году, и завершились окончательным согласием обеих стран твердо и решительно продолжать в будущем политику, начало которой положили эти договоры. Кроме того, беседы послужили целям координации политики Советского Союза и стран Тройственного пакта. Как уже отмечалось в заключительном коммюнике о визите Молотова, обмен мнениями происходил в атмосфере взаимной доверительности и имел своим результатом согласование мнений обеих сторон по всем важнейшим вопросам, интересующим Германию и Советский Союз. Это ясно доказывает, что все предположения относительно мнимого германо-русского конфликта являются плодами фантазии и что все спекуляции врагов об ухудшении доверительных и дружественных германо-русских отношений основаны на самообмане. Дружественный визит Молотова в Берлин вновь продемонстрировал это». Последнюю фразу Риббентроп вписал собственноручно.

Постскриптум. Пострадал от визита только полпред-текстильщик. На обратном пути Молотов телеграфировал Сталину: «Меня сопровождает в Москву Шкварцев, вопрос о работе которого придется обсудить особо». Однако печальную судьбу Астахова он не разделил. По воспоминаниям Бережкова, Молотов в Берлине потребовал от полпреда немедленного политического отчета. «Но его доклад оказался настолько беспомощным, что нарком после десятиминутного разговора предложил ему упаковать чемоданы и возвращаться домой». 20 ноября Молотов проинформировал Шуленбурга об отзыве Шкварцева и запросил агреман на Деканозова, который был дан на следующий же день; новый посол сохранил за собой и пост заместителя наркома. «А Шкварцев, — продолжал Бережков, — вкусив соблазны заграничной жизни и тяготясь текстильной прозой, бомбардировал в годы войны Молотова записками, предлагая использовать «в трудное для Родины время» его «дипломатический опыт». Записки эти, разумеется, летели прямо в корзину». Удивительно только, как нарком раньше не заметил уровня «квалификации» своего назначенца. Это сразу бросается в глаза, если сравнить отчеты Шкварцева и Астахова, что сейчас может сделать любой читатель «Документов внешней политики». Те самые, которые читал и Молотов.

Сталин—Молотов: истинный ответ

Какова была реакция Сталина на предложения из Берлина? Заглянем в ответ, исходящий непосредственно от него, который Молотов передал Шуленбургу вечером 25 ноября:

«СССР согласен принять в основном проект пакта четырех держав об их политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи, изложенный г. Риббентропом в его беседе с В.М. Молотовым в Берлине 13 ноября 1940 года и состоящий из 4-х пунктов при следующих условиях:

1. Если германские войска будут теперь же выведены из Финляндии, представляющей сферу влияния СССР, согласно советско-германскому соглашению 1939 года, причем СССР обязывается обеспечить мирные отношения с Финляндией, а также экономические интересы Германии в Финляндии (вывоз леса, никеля).

2. Если в ближайшие месяцы будет обеспечена безопасность СССР в Проливах путем заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией, находящейся по своему географическому положению в сфере безопасности черноморских границ СССР, и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды.

3. Если центром тяжести аспираций СССР будет признан район к югу от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу.

4. Если Япония откажется от своих концессионных прав по углю и нефти на Северном Сахалине на условиях справедливой компенсации.

Сообразно с изложенным должен быть изменен проект протокола к Договору 4-х держав, представленный г-ном Риббентропом, о разграничении сфер влияния в духе определения центра тяжести аспираций СССР на юге от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу.

Точно так же должен быть изменен изложенный г. Риббентропом проект протокола — Соглашения между Германией, Италией и СССР о Турции в духе обеспечения военной и военно-морской базы СССР у Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды с гарантией 3-х держав независимости и территории Турции в случае, если Турция согласится присоединиться к четырем державам.

В этом протоколе должно быть предусмотрено, что в случае отказа Турции присоединиться к четырем державам Германия, Италия и СССР договариваются выработать и провести в жизнь необходимые военные и дипломатические меры, о чем должно быть заключено специальное соглашение.

Равным образом должны быть приняты: третий секретный протокол между СССР и Германией о Финляндии; четвертый секретный протокол между СССР и Японией об отказе Японии от угольной и нефтяной концессий на Северном Сахалине; пятый секретный протокол между СССР, Германией и Италией с признанием того, что Болгария, ввиду ее географического положения, находится в сфере безопасности черноморских границ СССР, в связи с чем считается политически необходимым заключение пакта о взаимопомощи между СССР и Болгарией, что ни в какой мере не должно затрагивать ни внутреннего режима Болгарии, ни ее суверенитета и независимости».

«Мы надеемся на скорый ответ германского правительства» — так запомнились заключительные слова Молотова переводившему беседу Бережкову (32). Советская сторона отреагировала конкретно и оперативно. Сталин действовал как настоящий представитель Realpolitik, который, предлагая непростые, но продуманные и аргументированные условия (впрочем, насчет баз в проливах он опять перегнул палку), если и не надеялся на их полное и немедленное принятие, то, несомненно, рассчитывал на продолжение диалога.

Казалось бы, все ясно. Гитлер и Риббентроп предложили союз на определенных условиях. Сталин и Молотов его приняли, дополнив свой ответ контр-предложениями. Однако до сих пор не перевелись охотники утверждать, что Сталин от германских предложений отказался (обычно подразумевается: и правильно сделал). Такова была официальная советская линия (я сам попался на эту удочку в своей первой статье об «оси» лет десять назад), но публикация советских документов в первой половине 1990-х годов вопрос исчерпала. Спорить стало больше не о чем.

Тем не менее в 1997 г. В.Я. Сиполс уверенно писал: «Ни Германия, ни Италия, ни Япония не имели в виду заключать военный союз с СССР; напротив, тройственный военный союз был заключен ими, в частности, для совместной войны против СССР. Главное тут все же не в том, что именно предлагали Гитлер и Риббентроп, а зачем они вообще делали такие предложения. А делались они, во-первых, в целях дезинформации СССР о действительных планах Германии в отношении СССР и, во-вторых, в целях осложнения отношений СССР с Англией путем организации «утечки» сведений о переговорах по этим вопросам... На самом же деле никакого соглашения с СССР Гитлер и Риббентроп заключать не собирались. Их предложения о договоре были чистейшей демагогией». Никаких доказательств в поддержку этих, мягко говоря, рискованных утверждений (согласиться можно лишь с тем, что военный союз в Берлине, действительно, не предлагался) автор не приводит, видимо, считая их аксиомой. Спорить с бездоказательными утверждениями, основанными на бессмертном принципе «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», не будем за недостатком времени.

Но утверждая, что Молотов (еще не Сталин!) отверг германские предложения, Сиполс приводит и сенсационное документальное свидетельство:

«Вечером 15 ноября состоялось заседание Политбюро ЦК ВКП(б), на котором Молотов подробно доложил о переговорах. Присутствовал, в частности, управляющий делами СНК СССР Я.Е. Чадаев. Владея стенографией, он сделал во время заседания подробные записи. Зафиксированные им высказывания Молотова, по существу, совпадают с тем, что содержится в изложенных выше записях переговоров <по тем же источникам, что и у нас, только Сиполс пренебрежительно оценивает советские записи высказываний Гитлера и Риббентропа>. Можно лишь добавить, что излагавшиеся Гитлером и Риббентропом планы определения сфер интересов четырех держав он охарактеризовал на заседании как «сумасбродные». Закончив доклад о ходе переговоров, Молотов сделал выводы: «Итак, встречи с Гитлером и Риббентропом ни к чему не привели... Покидая фашистскую Германию, все мы, члены советской делегации, были убеждены: затеянная по инициативе фашистской стороны встреча явилась лишь показной демонстрацией. Главные события лежат впереди. Сорвав попытку поставить СССР в условия, которые связывали бы нас на международной арене, изолировали бы от Запада и развязали бы действия Германии для заключения перемирия с Англией, наша делегация сделала максимум возможного. Общей для всех членов делегации явилась также уверенность в том, что неизбежность агрессии Германии неимоверно возросла, причем в недалеком будущем. Соответствующие выводы должны сделать из этого и наши Вооруженные Силы». По ходу выступления Молотова Сталин несколько раз подавал реплики. Когда Молотов отметил, что он отклонил германское предложение о сотрудничестве, Сталин заявил: «И правильно!». Далее следует пространная цитата из заключительного слова Сталина о том, что договорам с Гитлером верить нельзя и что, благодаря пакту о ненападении, «мы уже выиграли больше года для подготовки решительной и смертельной борьбы с гитлеризмом».

Можно ли этому верить?

Давайте подумаем вместе.

Л.А. Безыменский уже дал аргументированную критику этого «источника». Во-первых, «сам факт обсуждения <итогов визита> в протоколах Политбюро не отмечен, а дневник посетителей И.В. Сталина <источник точный и надежный> не фиксирует подобного заседания». Во-вторых, Сталин вернулся в Москву только вечером 15 ноября, и возможность проведения заседания в этот день вызывает большие сомнения. В-третьих, «дневник посетителей вообще не фиксирует присутствия Я. Чадаева у Сталина». В-четвертых, «известно, что на заседании Политбюро делать записи вообще не разрешалось». Наконец, главное: даже если такое заседание было — а было оно, видимо, суперзасекреченным, раз нет ни протоколов, ни резолюций, — кто бы пустил на него (да, впрочем, и на обычное заседание Политбюро) никому еще не известного (назначен в этом же году), занимающего малозначительный пост чиновника, обязанности которого никак не связаны с повесткой дня, да еще позволил бы ему делать «подробные записи». И еще: почему Чадаев зафиксировал именно это заседание? Может, впереди другие сенсации того же происхождения?!

В.Я. Сиполса такие сомнения, похоже, не тревожат, потому что ну очень хочется поверить «источнику». У меня это не получается. Не говорю уже, что содержание зафиксированных в нем высказываний Молотова и Сталина полностью противоречит всем остальным документам (включая секретные) по тем же вопросам, а их подлинность сомнений не вызывает. Таким образом, перед нами очевидная фальшивка, составленная задним числом. Авторство Чадаева я не оспариваю, потому что не видел оригинал. Когда и зачем она появилась, не знаю. Да это не так уж и важно.

Есть еще один документ, на который ссылается Сиполс в подтверждение своей трактовки: «совершенно секретная» телеграмма Молотова Майскому от 17 ноября 1940 г. Вот ее полный текст (подчеркиваю слово «полный»):

«Для Вашей ориентировки даю краткую информацию о берлинских беседах:

1. Моя поездка в Берлин имела характер ответного визита на две прошлогодние поездки Риббентропа и произошла по приглашению германского правительства.

2. Вопреки некоторым неправильным сообщениям иностранной печати, берлинские беседы касались главным образом вопросов советско-германских отношений, выполнения заключенных в прошлом году соглашений и выяснения возможностей дальнейшего развития советско-германских отношений. Вопросы о разграничении сфер интересов между СССР, Германией и другими странами, а также вопросы о присоединении к пакту трех держав в Берлине не решались в этих беседах.

3. Никакого договора в Берлине не было подписано и не предполагалось этого делать. Дело в Берлине ограничилось, как это и вытекает из известного коммюнике от 10 ноября, обменом мнениями.

4. В дальнейшем возможно рассмотрение в обычном дипломатическом порядке ряда вопросов, по которым был обмен мнениями в Берлине.

5. Как выяснилось из бесед, немцы хотят прибрать к рукам Турцию под видом гарантий ее безопасности на манер Румынии, а нам хотят смазать губы обещанием пересмотра конвенции в Монтре в нашу пользу, причем предлагают нам помочь им в этом деле. Мы не дали на это согласия, так как считаем, что, во-первых, Турция должна остаться независимой, а, во-вторых, режим в проливах может быть улучшен в результате наших переговоров с Турцией, но не за спиной Турции.

6. Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными».

Два последних пункта, действительно, создают впечатление крайне антигерманской настроенности, в том числе за счет таких недипломатических выражений как «прибрать к рукам», «смазать губы», «толкнуть». Содержание первых четырех пунктов в целом соответствует истине, хотя нарком явно стремился отвлечь внимание от «вопросов о разграничении сфер интересов», которые хоть и не решались, но усиленно обсуждались. Никакого решения пока нет — чего зря разговоры разговаривать. А вот окончание телеграммы — «случай так называемого вранья», как говорил классик.

Первое. Сталин не только согласился на пересмотр конвенции Монтре, но потребовал военных баз в проливах и, более того, предложил прибегнуть к совместному политическому и даже военному давлению на Турцию, если та заартачится. С беспокойством о сохранении ее независимости это как-то не вяжется. Второе. Сталин не только согласился рассматривать вопрос о «южном» направлении советской экспансии, но сам решил «толкнуть» СССР в сторону Персидского залива: немцы ему этого не предлагали. А там нефть, много нефти, поболее, чем в Плоешти. Можно, конечно, сослаться на то, что окончательное решение было сообщено Шуленбургу 25 ноября, а телеграмма составлена на неделю раньше, но уже записи берлинских переговоров противоречат ее содержанию.

Вывод один: Молотов Майского сознательно обманывал.

Читатели документов, особенно увлеченные их содержанием, редко обращают внимание на подстрочные примечания. В данном случае — очень зря. Потому что из подстрочного примечания к этой телеграмме в «Документах внешней политики» (и в более ранних публикациях тоже!) можно узнать, что «аналогичные по пп. 1—4 телеграммы направлены также полпредам в Болгарии, Румынии, Югославии, Италии, Греции, Франции, США, Японии, Китае, Швеции, Финляндии, Венгрии». То есть, первые четыре пункта — достоверная часть сообщения — содержали официальное «руководство к действию» для основных советских дипломатических представительств, за значимым исключением Турции (к сожалению, «установочные» телеграммы в Стамбул по данному вопросу в печати не известны). Последние два пункта — недостоверная, как мы могли убедиться, часть — предназначалась исключительно Майскому. Он «узнал» от наркома больше всех своих коллег. Но избытком доверия это считать трудно.

Давайте попробуем посмотреть на Майского глазами Молотова. Во-первых, бывший меньшевик. Для Молотова это имело значение. Такое же меньшевистское прошлое было и у Вышинского, который усиленно «отрабатывал» его сначала как прокурор на показательных процессах, а потом с иностранными дипломатами как заместитель Молотова (после войны как министр). «Вышинский был известен своей грубостью с подчиненными, — вспоминал В.М. Бережков, — способностью наводить страх на окружающих. Но перед высшим начальством держался подобострастно, угодливо... Видимо, из-за своего меньшевистского прошлого, Вышинский особенно боялся Берии и Деканозова, последний даже при людях обзывал его «этот меньшевик» <это в 1940 году!>».

Во-вторых, это «человек Литвинова», связанный с ним не только давней дружбой, но и единством взглядов, — «западник» (сейчас мы бы сказали — «атлантист») и «гнилой интеллигент» (одно из любимых выражений Молотова). Давняя взаимная неприязнь Молотова и Литвинова была общеизвестна, причем имела она еще и личный характер.

В-третьих, Майский к этому времени уже восемь лет был полпредом в Лондоне и запросто общался со всей английской верхушкой. В нормальных условиях посол именно этим и должен заниматься, но в эпоху «Большого Террора», когда всякая «связь с иностранцами» приравнивалась к преступлению (потенциальный шпионаж и измена родине), советские дипломаты чувствовали себя заложниками. С одной стороны, от них требовали как можно более полной и разносторонней информации из страны пребывания, с другой — любые контакты легко могли стать абзацами обвинительного заключения. Известно, как пострадал от репрессий Наркомат иностранных дел, поэтому дипломаты, резонно опасаясь за свою жизнь, зачастую ограничивались, если не было специальных указаний, протокольными визитами и ничего не значащими разговорами да пересказом газетных сообщений. Майский вел себя совершенно по-иному, а потому мог казаться готовой фигурой для «шпионской истории». Так позднее и получилось, в начале пятидесятых, — только показания у него выбивали против... Молотова.

Наконец, Майский был известен как давний и принципиальный противник любого сближения с Германией, что абсолютно очевидно из его официальной дипломатической корреспонденции как до «московского Тильзита» августа 1939 г., так и после. В этом отношении он был уникален. Перестроился даже его парижский коллега и единомышленник Суриц (еще один «человек Литвинова»), объявленный «персоной нон грата» в середине марта 1940 г. после того, как один из его подчиненных отнес на обычную почту телеграмму полпреда в Москву. Передавая поздравления по случаю заключения мирного договора с Финляндией, он клеймил «англо-французских поджигателей войны», как велела генеральная линия. В общем, нехорошо получилось...

Я полагаю, что Молотов Майскому не доверял или доверял не полностью. Но не спешил отзывать его из Лондона, ценя опыт и знания полпреда (все же не хладобойщик и не текстильщик), а главное — его связи. Одно дело, насколько достоверную и объективную информацию он давал в Москву: Г. Городецкий в своих работах показал, что на протяжении первой половины 1941 г. Майский сообщал скорее то, что от него хотел слышать Сталин. Другое дело — внимание, с которым полпреда слушали Черчилль и Галифакс, Ллойд Джордж и Идем, а также менее известные, но не менее влиятельные люди вроде Брендана Брекена, которого молва одновременно называла внебрачным сыном Черчилля и Ллойд Джорджа, или парламентского вице-министра иностранных дел Ричарда Батлера, «лучшего из наших несостоявшихся премьеров», по остроумному выражению Дж. Чармли. Майскому в Лондоне верили, особенно Черчилль и его окружение, — если не абсолютно, то больше, чем кому бы то ни было из русских. Так что содержание двух последних пунктов телеграммы наркома явно предназначалось лондонским «собеседникам». Вот и «утечка информации», о которой писал В.Я. Сиполс. Только утекала она не оттуда...

Сталин и Молотов ждали реакции Берлина. Гитлера ответил утверждением плана «Барбаросса», о чем далеко не сразу проинформировал своего «сверхдипломата». Внимание Риббентропа и Шуленбурга усыплялось ничего не значащими и ни к чему не обязывающими полумерами вроде «ответа», который 23 января 1941 г. посол вручил Молотову:

«Германское правительство продолжает придерживаться тех идей, которые были изложены Председателю Совета Народных Комиссаров Союза СССР г-ну Молотову во время его пребывания в Берлине. Советское правительство по этому поводу в конце ноября прошлого года сделало некоторые контрпредложения. Германское правительство в настоящее время по всем этим вопросам <со>стоит в контакте с Правительствами союзных с ним государств Италии и Японии и надеется, по мере дальнейшего выяснения совокупности этих вопросов, в недалеком будущем возобновить о них политические переговоры с правительством Союза СССР».

Гитлер: постскриптум «Барбаросса»14

Подготовка Германии к нападению на СССР относится к числу наиболее изученных вопросов истории Второй мировой войны. Время и обстоятельства появления планов, их содержание и эволюция, меры по приведению их в исполнение и работа советской разведки по сбору информации о них — об этом можно прочитать у отечественных и иностранных авторов. Мы рассмотрим только один аспект проблемы — соотношение решений Гитлера и основных моментов истории несостоявшегося «континентального» блока. Для этого автор предлагает следующую схему: стратегическое решение — политическое решение — тактическое решение.

Стратегическое решение о начале войны против той или иной страны — стадия, на которой данная страна начинает рассматриваться политическим руководством как потенциальный противник, проблемы в отношениях с которым, возможно, придется решать военным путем. Когда такое решение принято, глава государства (фактический, а не номинальный, если это не одно лицо) вызывает начальника Генерального штаба или военного министра и требует от него план наступательной войны. Это значит, что война стала возможной (вероятность больше нуля).

Наличие в Генеральном штабе в мирное время регулярно уточняемых и обновляемых планов как оборонительной, так и наступательной войны против всех вероятных противников говорит лишь о хорошей работе генштабистов, а не об агрессивных устремлениях. «Опасно выводить политические намерения из военных планов», — справедливо указал А. Тэйлор, а ведь именно этим, замечу, занималась послевоенная советская историография, писавшая о японских планах подготовки к нападению на СССР.

На этой стадии война вполне обратима. Ее могут предотвратить и внутриполитические, и внешнеполитические перемены. Кроме полюбовного соглашения таковыми могут быть усиление «нападающей» стороны, которая вынуждает другую к уступкам и обходится без войны, равно как и ее ослабление, когда война становится ей не по силам.

Но если проблемы остаются нерешенными, а противная сторона не идет на уступки, наступает черед политического решения. Это стадия, на которой военное решение проблемы начинает рассматриваться как наилучшее, наиболее действенное, хотя все еще не единственное. Иными словами, вероятность войны превышает 50 %. Генштабовский план пускается в ход. В подготовку к войне, кроме военных, включается политическое руководство, начинается разработка необходимых мер в экономической, хозяйственной, административной и дипломатической сферах. Намечаются сроки нападения, исходя из того, сколько времени потребует его подготовка. С этого момента неявно, но очевидно обостряются отношения — происходят «инциденты», неприятные для противной стороны «утечки информации» и всплески «общественного мнения» (от которых власти дистанцируются), по любому поводу предпринимаются дипломатические демарши, задерживается исполнение имеющихся договоренностей и заключение новых, усиливается активность в сопредельных странах. Потенциальному противнику дают понять, что им недовольны, но у него есть возможность «одуматься». В этом случае войну могут предотвратить только радикальные меры — значительные уступки или... государственный переворот. Тогда план кладется на полку.

Если же этого не происходит, трения усиливаются, поскольку описанные действия вызывают контрмеры, которые к улучшению ситуации не приводят. Тогда принимается тактическое решение — стадия, на которой вероятность войны приближается к 100 %, она становится неизбежной. К ее ведению готово все — армия, экономика, пропаганда, дипломатия, «пятая колонна» в тылу противника (если таковая имеется). Сроки нападения могут переноситься, но рано или поздно оно состоится. Даже переворот в стране, которой угрожает экспансия, не может изменить ситуацию — тогда войска потенциального агрессора занимают ее без боя.

Опробуем предложенную схему на деле.

Стратегическое решение о войне против Австрии и Чехословакии Гитлер «озвучил» на совещании высших политических и военных руководителей Рейха 5 ноября 1937 г. Этому предшествовала директива военного министра Бломберга «О единой подготовке вермахта к войне» (вступала в силу 1 июля 1937 г.), часть которой (план «Грюн») гласила: «Предвосхищая крупномасштабное вторжение превосходящих сил антигерманской коалиции, вермахт наносит молниеносный превентивный удар по Чехии» (42). Директива исходила из того, что «откровенно враждебные антигерманские действия предпримут Франция и Россия», связанные оборонительным союзом с Прагой и друг с другом. Тем же документом предусматривалась интервенция в Австрию (план «Отто»); специально оговаривалось, что «не предусмотрено одновременное проведение операций по плану «Отто» и «Грюн»». В общем, это была типичная штабная разработка.

Сохранившееся резюме (не протокол и не стенограмма!) совещания 5 ноября, составленное 10 ноября по памяти адъютантом фюрера от вермахта полковником Хоссбахом, со времени Нюрнбергского процесса получило известность как одно из главных доказательств агрессивных намерений Германии в официальной историографии; им открывается советское издание «Документы и материалы кануна второй мировой войны». Историки-ревизионисты, будь то германофоб Тэйлор или германофил Валенди, давно обращали внимание на сомнительный характер этого источника (фотокопия с машинописной копии, подлинность которой отказался заверить после войны сам Хоссбах; оригинал, переданный Бломбергу, был утрачен) и, привлекая другие документы, делали вывод, что Гитлер говорил больше о возможном ходе событий и о своих идеях, нежели о решениях. Ладно, примем «протокол Хоссбаха» всерьез. По интересующему нас вопросу в нем говорится: «В целях улучшения нашего военно-политического положения в любом случае военных осложнений нашей первой задачей должен быть разгром Чехии и одновременно Австрии, чтобы снять угрозу с фланга при возможном наступлении на запад». Отмечу, что это рассматривалось как перспектива на 1943-1945 гг.

12 февраля 1938 г. Гитлер в резкой форме потребовал от австрийского канцлера Шушнига политических уступок, включая полную легализацию нацистской партии и допущения ее к управлению государством. Политическое решение о войне было наготове, но канцлер временно отступил: 16 февраля он назначил приемлемого для Германии Зейсс-Инкварта (кстати, своего бывшего сослуживца по Первой мировой войне) министром государственной безопасности и вернул в состав кабинета пронацистски настроенного отставного генерала Глайзе фон Хорстенау. Тем не менее, выступая 20 февраля в рейхстаге, Гитлер делал угрожающие намеки в адрес Чехословакии и Австрии, которую давно хотел «воссоединить» с Рейхом, но без применения силы. Зейсс-Инкварт готовил почву для мирного аншлюсса, но Шушниг смешал все карты, назначив на 10 марта плебисцит по вопросу «независимости» Австрии. В тот же день Гитлер принял тактическое решение, ультимативно потребовав отказаться от плебисцита и одновременно приказав вермахту вступить на территорию Австрии. 11 марта необходимые распоряжения были отданы. В тот же день в Вене Зейсс-Инкварт сместил Шушнига, стал канцлером и официально «попросился» в Рейх. Аншлюсе состоялся без войны.

С Чехословакией было сложнее. Успех аншлюсса, вызвавший панику в Праге, подвиг Гитлера ускорить «принятие мер». 28 марта он беседовал с лидером судето-германцев Генлейном, обещав полную поддержку его движению. За политическим решением последовали приказы по вермахту. Оглашенные 24 апреля «Карлсбадские требования» о полной автономии судето-германцев, которых фюрер объявил находящимися под покровительством Рейха, обострили ситуацию, когда их стали поддерживать все другие силы, оппозиционные режиму Бенеша. Президенту пришлось пойти на уступки, однако накала страстей это не убавило. Воспользовавшись непроверенной информацией о концентрации германских войск на границе, пражское правительство 20 мая объявило мобилизацию и было поддержано французскими и британскими дипломатами в Берлине. Вермахт к войне не был готов. Гитлер смирился с тем, что подготовка потребует времени, но его решимость довести дело до конца только усилилась. 30 мая он подписал исправленную директиву по плану «Грюн», в преамбуле которой говорилось: «Я принял непоколебимое решение уже в ближайшем будущем нанести удар по Чехословакии и разбить армию противника в ходе военной операции». На основании тщательного изучения документов Д. Ирвинг сделал вывод, что окончательное тактическое решение было принято 25 мая.

Стратегически оккупация «остаточной Чехии» была решена сразу после Мюнхенского соглашения. В ходе территориального размежевания Берлин предъявлял все новые требования, а на любое промедление в исполнении отвечал угрозами. Преемники ушедших в отставку Бенеша и Годжи президент Гаха и премьеры Сыровы и Беран старательно проводили прогерманскую политику, но возглавлявшееся ими государство было обречено. О своих намерениях Гитлер говорил министру иностранных дел Хвалковскому, посетившему Германию в середине октября, а затем в январе 1939 г. Именно после второго визита фюрером было принято политическое решение, «оркестрованное» кампанией в прессе и активизацией всех сепаратистских движений. 10 марта чешские войска вошли в Братиславу, а «мятежный» словацкий премьер Тисо был отстранен от должности. Тактическое решение не заставило себя ждать. 12 марта Гитлер подписал приказ о приведении войск в полную боевую готовность и вступлении на территорию Чехо-Словакии 15 марта. Драматический приезд Гаха и Хвалковского в Берлин поздно вечером 14 марта предотвратил кровопролитие, но не оккупацию страны. Примерно так в 1939—1940 гг. приезжали в Москву премьеры и министры иностранных дел прибалтийских стран...

Те же этапы прослеживаются в польской кампании. Переговоры в начале января 1939 г. с министром иностранных дел Беком, говорившим о дружбе, но отказавшимся удовлетворить германские требования, заставили Гитлера задуматься над перспективой войны, готового плана которой у Германии не было. Фюрер распорядился его составить, но военные как будто не торопились. 31 марта Чемберлен объявил о британских гарантиях Варшаве, к которым присоединилась Франция. 3 апреля главнокомандующие видов вооруженных сил получили предварительный вариант плана войны с Польшей («Вайс»). 11 апреля Гитлер утвердил «Директиву о единой подготовке вооруженных сил к войне на 1939—1940 гг.» — политическое решение было принято. Далее известный сценарий, включая разрыв 28 апреля германо-польского соглашения 1934 г. (а заодно военно-морского соглашения 1935 г. с Великобританией). Принятие тактического решения была связано с достижением взаимопонимания с Москвой. Его можно датировать промежутком между 2 августа (беседа Риббентропа с Астаховым) и 12 августа (встреча Гитлера и Риббентропа с Чиано). 14 августа Гитлер собрал командующих родов войск в Бергхофе, а Риббентроп сообщил в Москву, что лично отправится туда на переговоры.

Теперь попробуем проследить основные этапы принятия Гитлером решений о войне с Россией.

Диктуя в конце войны Борману «политическое завещание», Гитлер назвал три даты: июль 1940 г., «как только я понял, что Британия полна решимости стоять до конца»; конец сентября, «в самую годовщину Московского пакта» о дружбе и границе; середина ноября, «сразу после визита Молотова в Берлин».

С первой датой все ясно — это время принятия окончательного стратегического решения; окончательного — потому что стратегия Гитлера всегда предусматривала «поиск жизненного пространства на Востоке». Осенью 1943 г. он говорил своему министру иностранных дел: «Знаете, Риббентроп, если я сегодня и договорюсь с Россией, то завтра снова схвачусь с ней, иначе я не могу!» Этому «принципу» фюрер был верен всегда.

На июльское решение повлияли следующие факторы: быстрый разгром Франции, радикально изменивший баланс сил на континенте; приход к власти Черчилля, означавший, что шансы на мир с Великобританией равны нулю; стремительная и, главное, синхронная аннексия Советским Союзом Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины. Последний фактор был главным. Пока Гитлер вооруженным путем «решал проблемы» на Западе, Сталин мирным путем, точнее без военных действий, решал аналогичные «проблемы»... тоже на Западе, на восточных границах Рейха. Гитлера беспокоили не столько экспансионистские аппетиты соседа, сколько синхронность действий. Пока Германия была занята полноценной войной, СССР без выстрелов, путем силового нажима сдвигал свою границу.

Ни в 1940 г., ни тем более в 1941 г. Гитлер всерьез не собирался завоевывать Великобританию (операция «Морской лев»). Во-первых, он никак не мог распроститься с юношеской мечтой поделить мир между двумя великими «нордическими» империями. А во-вторых, стал опасаться действий Сталина у себя в тылу — прежде всего в Румынии. Придя к выводу, что военное решение проблем в отношениях с Москвой допустимо, 31 июля в Бергхофе он объявил об этом командованию. С этого момента началось планирование русской кампании. Гитлер учитывал и то, что армия — особенно находящаяся на подъеме и вдохновленная успехами, как вермахт после Франции, — после некоторого отдыха нуждалась в новом противнике, чтобы не потерять боеспособность. Оставался Средиземноморский театр, боевые действия на котором начались с вступлением Италии в войну. Однако итало-германское военное сотрудничество не задалось с самого начала.

Вторая дата вызывает вопросы. Одно объяснение напрашивается само собой: 27 сентября был заключен Тройственный пакт, направленный, как говорят, против СССР. Однако предпринятое нами исследование показывает полную несостоятельность этой версии: бывшее основой пакта сотрудничество Германии и Италии, с одной стороны, и Японии, с другой, было возможным только при участии или как минимум благожелательном нейтралитете Советского Союза. Кроме того, его участие в согласованных действиях (пусть даже не военных) против Британской империи давало шанс поставить Лондон на колени — с учетом того, что сделать это путем войны в воздухе не удалось. Ссылка Гитлера на эту дату представляется неубедительной. Нового решения не было; прежнее осталось в силе.

Политическое решение о войне против СССР было принято после визита Молотова, точнее, после получения советских контрпредложений от 25 ноября. Кейтель писал: «Гитлер так и не отдал приказ о начале подготовки к войне, поскольку ждал официальной реакции Сталина на встречу в Берлине». «Неуступчивость» Москвы была главной, но не единственной причиной. Фюрер был обескуражен неудачей своего плана создать «континентальный блок» в Европе с участием Франции и Испании, а также греческой кампанией Муссолини, которая только осложнила положение стран «оси». 5 декабря начальник Генерального штаба Гальдер представил Гитлеру операционный план наступательной войны против России. 18 декабря фюрер подписал Директиву № 21 (план «Барбаросса»). Вероятность новой войны стремительно приближалась к ста процентам, что сопровождалось красноречивыми акциями, вроде задержки встречи нового полпреда Деканозова с Гитлером для вручения верительных грамот. Замечу, что армейское руководство заняло пассивную позицию, не поддерживая курс на гибельную для Германии войну на два фронта, но и не высказываясь открыто против него.

Когда Гитлер принял тактическое решение? Полагаю, что в конце февраля — начале марта 1941 г. В феврале активизировалась британская дипломатия в Турции и Югославии. Югославское правительство склонялось к тому, чтобы присоединиться к Тройственному пакту; это уже сделали Венгрия, Румыния и Словакия, а 1 марта Болгария — ответ на контрпредложения Сталина о ее переходе в советскую сферу влияния. Югославская оппозиция начала зондировать почву в Москве через посланника Гавриловича. 17 марта Гитлер исправил план «Барбаросса», сократив до минимума участие «союзных» войск, которые считал ненадежными. 25 марта Югославия присоединилась к «оси», но через два дня принц-регент Павел и кабинет Цветковича были свергнуты при непосредственном участии Великобритании. Новое правительство сразу же попросило у СССР военной помощи и получило положительный ответ. 30 марта в рейхсканцелярии состоялось совещание «в связи с предстоящим открытием Восточного фронта».

К концу марта война стала неизбежной. Однако Гитлер не спешил оповещать об этом союзников, отделываясь намеками в разговорах с Чиано и Мацуока. Надеялся на то, что Молотов снова приедет в Берлин с повинной головой и примет все продиктованные ему условия?

Советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 года. Часть 1

Советско-германские отношения после прихода к власти Адольфа Гитлера.

Подписание Советским Союзом и Германией договора о ненападении 23 августа 1939 года стало большой неожиданностью для всего международного сообщества. Внезапное сближение двух стран, откровенно враждебно настроенных друг к другу, оказалось невероятным, но, тем не менее, свершившимся фактом. Резкое изменение расстановки сил вынудило ведущие державы того времени, такие как Великобритания, США, Франция и Япония, пересмотреть свою политику и действовать в условиях новой реальности. А реальность была такова: в ближайшее время Советский Союз и Германия воевать друг с другом не собираются.

Чтобы понять причины, подвигнувшие руководство двух стран на подписание этого документа, необходимо не только проанализировать геополитическую обстановку на момент подписания договора, но и предшествующие ему события.

30 января 1933 года Адольф Гитлер был назначен рейхсканцлером (то есть, главой правительства). В том же году были запрещены коммунистическая и социал-демократическая партии, а в следующем – упразднен институт президентства. Пришедшие к власти нацисты очень быстро установили контроль над государством и обществом, активно внедряя в массы идеологию национал-социализма и реваншизма. Был взят курс на восстановление германских вооруженных сил и милитаризацию экономики.

Установление в Германии враждебного по отношению к СССР режима закономерно привело к резкому ухудшению отношений между двумя странами. Только за 11 месяцев 1933 года (начиная с февраля) советское посольство в Берлине направило МИДу Германии 217 нот протеста (Мартиросян А. Кто привел войну в СССР? М., 2007. С. 434.). Пострадали сотрудничество в военной и экономической сферах. После того, как было объявлено недействительным торговое соглашение от 2 мая 1932 года, только за первую половину года советский экспорт в Германию сократился на 44% (Мартиросян А. Кто привел войну в СССР? М., 2007. С. 434.). Резко сократился и германский экспорт в СССР. Кроме того, прекратились контакты между военными РККА и Рейхсвера. Школы на территории Советского Союза, где проходило совместное обучение советских и германских военных, были закрыты в 1933 году, вскоре после прихода Гитлера к власти (Горлов С.А. Совершенно секретно: Альянс Москва – Берлин, 1920-1953 гг. М., 2001. С. 220.).

Танковая школа в Казани, летная школа в Липецке и химический объект «Томка» – единственные военные объекты на территории СССР, где проходило обучение германских военных – были закрыты вскоре после прихода Гитлера к власти.

Одним из первых серьезных инцидентов в советско-германских отношениях того времени стал конфликт вокруг Общества по продаже советских нефтепродуктов «Дероп», которое было ликвидировано после серии организованных погромов, носивших ярко выраженный антикоммунистический характер. Тогда же было ликвидировано общество с ограниченной ответственностью «Дерунафт», которое также представляло интересы СССР на германском нефтяном рынке. Все это происходило на фоне антикоммунистической риторики фюрера и репрессий по отношению к коммунистам.

Нацистское экономическое чудо.

Как уже было сказано выше, после прихода Гитлера к власти начался процесс быстрого роста германской экономики, который позже назовут «нацистским экономическим чудом». С 1933 по 1939 годы ВВП Германии вырос в 2,2 раза. Попутно происходила и милитаризация экономики: с 1933 по 1939 годы бюджетные расходы на вооружение выросли почти в 10 раз (с 1,9 до 18,41 млрд. марок). В процентном отношении их рост увеличился с 24 до 58% (Сборник. Как ковался германский меч. Промышленный потенциал Третьего рейха. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С 13.). Кроме того, происходило сокращение безработицы (с 4,80 млн. чел. в 1933 до 0,91 млн. чел в 1937 гг.) ((Сборник. Как ковался германский меч. Промышленный потенциал Третьего рейха. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С 13.) и интенсивное строительство автобанов.

Адольф Гитлер подает пример другим немцам, копая землю для автобана.

Однако «нацистское экономическое чудо» возникло не на пустом месте. У него было несколько составляющих:

– Постепенное освобождение Германии от выплаты репараций путем принятия новых планов по их выплатам, а именно плана Дауэса и плана Юнга. План Дауэса от 16 августа 1924 года предусматривал новый порядок репарационных выплат, в соответствии с которым их размер был приведён в соответствие с тогдашними экономическими возможностями Веймарской республики. Кроме того, Германии предоставлялся начальный заем в 800 млн. марок (в период 1924-1929гг. объем кредитов, выданных США Веймарской республике, составлял 21 млрд. марок)(Препарата Г.Д. Гитлер Inc. Как Британия и США создавали Третий рейх. М.: Поколение, 2007. С. 251.).

Второй план по выплате репараций, известный как план Юнга, был принят на Гаагской конференции по репарациям 1929-1930 гг. Он предусматривал снижение репарационных выплат до 2 млрд. марок в год (в 1928 г. сумма репарационных выплат составляла 2,8 млрд. марок), отмену репарационного налога на промышленность и транспорт. Однако самым главным положением этого плана являлась ликвидация иностранных контрольных органов, следивших за выплатой репараций.

Тем не менее, некоторым участникам конференции по репарациям этого показалось мало, и в 1931 году на выплату репараций был объявлен мораторий. Официально план Юнга был отменен в 1932 г; его заменило Лозаннское соглашение от 9 июля 1932 г. о выкупе Германией за три миллиарда золотых марок своих репарационных обязательств с погашением выкупных облигаций в течение 15 лет. После прихода Гитлера к власти в 1933г. репарационные выплаты прекратились, что, однако, не привело ни к каким санкциям по отношению к Германии.

– Активное финансирование экономики Германии странами Запада. Помимо сокращения репарационных выплат продолжилось интенсивное кредитование германской экономики и проникновение в нее иностранных кампаний. Особенно в этом преуспели Великобритания и США. В апреле 1933, а также 10 августа и 1 ноября 1934 г. был заключен ряд соглашений англо-германских соглашений: об угле, валютное, торговое и платежное. Согласно последнему, на каждые 55 фунтов стерлингов, потраченных Германией на закупку британских товаров, Англия обязывалась купить немецких товаров на сумму 100 фунтов стерлингов (Мартиросян А. Кто привел войну в СССР? М., 2007. С. 438.). Кроме того, важную роль сыграли вложения английских и американских компаний, контролировавших многие отрасли экономики Третьего Рейха.

Обрыв экономических связей с Советским Союзом и вытеснение его компаний с германского экономического пространства сопровождался захватом этого пространства компаниями Великобритании и США. Так, после ликвидации обществ «Дероп» и «Дерунафт» на нефтяном рынке Германии прочно утвердилась британская компания Royal Dutch Shell. Не отставали от Великобритании и США. Американской компании Standard Oil принадлежало 90% всех капиталов германо-американской нефтяной компании (Препарата Г.Д. Гитлер Inc. Как Британия и США создавали Третий рейх. М.: Поколение, 2007. С. 332.). Помимо нефтяной промышленности, под контролем англосаксов находились и другие стратегические отрасли промышленности.

К примеру, конгломерат германских концернов химической промышленности IG Farben Industry, еще в 1926 году заключил торговые соглашения с американским концерном Дюпона и английским Imperial Chemical Industries. Позже, в 1929 году, в США была открыта дочерняя кампания American Chemical Corporation, через которую американский банк J.P. Morgan давал займы. В то же время, принадлежащий семье Дюпонов автомобильный концерн «General Motors» только с 1932 по 1939 годы 30 миллионов долларов в германский конгломерат (Препарата Г.Д. Гитлер Inc. Как Британия и США создавали Третий рейх. М.: Поколение, 2007. С. 332.). Данный конгломерат, помимо прочего, специализировался на производстве взрывчатых и отравляющих веществ. Не осталась в стороне и General Electric Company, немецкая компания, специализировавшаяся в области электроэнергетики и машиностроения – она также перешла под контроль британских и американских фирм.

Таким образом, «нацистское экономическое чудо» – это тщательно спланированная и организованная операция по восстановлению германской экономики путем постепенной отмены репарационных платежей, предоставления выгодных займов, и установления контроля над стратегически важными отраслями германской промышленности.

Политика умиротворения.

Условия Версальского мирного договора, подписанного 28 июня 1919 года, были крайне тяжелыми и унизительными для Германии. По условиям этого соглашения, Германия не только несла ощутимые территориальные потери (колонии в Африке и Азии, Лотарингия и Эльзас на западе, Познанский край и Поморье на востоке), но и обязалась выплачивать репарации суммой в 33 миллиарда долларов. Кроме того, вся германская часть левобережья Рейна и полоса правого берега шириной в 50 км подлежали демилитаризации (в 1923 г. этот район был оккупирован французскими войсками; это событие вошло в историю как Рурский конфликт). В условия договора входили также ограничение численности регулярной армии (не более 100 тыс. чел), отмена воинской повинности, запрет иметь на вооружении современную бронетехнику и авиацию, а также передача военно-морского флота в руки союзников (Версальский мирный договор, пер. с франц., М., 1925.).

Территориальные потери Германии после Версальского договора 1919г.

Построенная победителями Версальская система была направлена на то, чтобы лишить побежденную Германию даже теоретической возможности восстановить свою мощь и быть равным партнером держав-победительниц в Первой мировой войне. Оккупация важнейшего промышленного района Германии, репарации и фактический запрет иметь полноценные вооруженные силы вкупе с гиперинфляцией и хаосом в управлении действительно делали это невозможным.

Однако с приходом к власти Адольфа Гитлера ситуация стала быстро меняться. «9 марта 1935 года было объявлено об официальном существовании германской авиации, а 16 марта – что германская армия будет впредь базироваться на всеобщей обязательной воинской повинности» – пишет известный британский государственный деятель Уинстон Черчилль (Черчилль У. Вторая мировая война. М.: Воениздат, 1991. т. 1. С. 42.). Это было грубое нарушение условий Версальского договора, которое, однако, не повлекло за собой никаких санкций в отношении Германии.

После принятия «Закона о строительстве Вермахта» численность германских вооруженных сил начала увеличиваться с ошеломляющей быстротой и к моменту начала Второй мировой войны достигла 4 млн. 233. тыс. чел. То есть, за 4 года численность германских вооруженных сил увеличилась в 42 раза (Мартиросян А. Кто привел войну в СССР? М., 2007. С. 142.).

Параллельно с этим открыто происходил процесс оснащения германской армии современными видами вооружения. Уже к марту 1935г. люфтваффе (ВВС вермахта) насчитывали 1888 машин и 20 тыс. чел обслуживающего персонала . К 1 октября 1935г. были сформированы первые крупные танковые подразделения вермахта, в составе которых находилось в общей сложности 1200 танков. Кроме того, 18 июня 1935г. было заключено Англо-германское морское соглашение, согласно которому Германия получила право иметь флот, по тоннажу равный 35% общего водоизмещения военно-морских сил Британской империи. Тоннаж германского подводного флота устанавливался в размере 45% общего тоннажа подводных лодок (Британской империи Черчилль У. Вторая мировая война. т.1. М.: Воениздат, 1991. С. 46.).

Именно быстрым ростом германских вооруженных сил западные историки и государственные деятели той поры обуславливают так называемую «политику умиротворения» – политику уступок по отношению к гитлеровской Германии, которая проводилась в период 1933-1939гг. Отсутствие реакции на открытое воссоздание германских вооруженных сил плавно перешло в территориальные уступки.

Первой уступкой такого рода стала ремилитаризация Рейнской области. 7 марта 1936г. немецкие войска в количестве 19 батальонов были введены на территорию области, 3 из них переправились на западный берег Рейна. Многократно превосходящая их по численности французская армия прикрытия подошла к границам Рейнской области, однако не вошла на ее территорию. Реакцией французского правительства ограничилась декларацией, которая решительно осуждавшая оккупацию Рейнской области. Однако никаких конкретных действий предпринято не было, хотя французы имели все возможности и полное право вытеснить немецкие войска с оккупированной ими территории.

Еще более характерной была реакция правительства Великобритании. Особенно стоить отметить позицию британского министра иностранных дел Антони Идена, который призывал Францию не предпринимать военных действий против Германии и высказывание лорда Лотиана (посла Великобритании в США): «В конце концов, немцы всего лишь зашли в свой огород» (Nicolson H. The Harold Nicolson Diaries: 1919—1964 (Weidenfeld & Nicholson, 2004). P. 139.).

Никаких демонстраций против ремилитаризации Рейнской области не происходило. Наоборот, было организовано несколько демонстраций, требовавших «поддержания мира» и «недопущения применения военной силы на континенте». Премьер-министр Стэнли Болдуин заявил, что у Британии «нет достаточных ресурсов» чтобы остановить германцев, и что в любом случае «общественное мнение» не поддержит военную акцию на континенте (Taylor, A.J.P. The Origins of the Second World War, London: Penguin 1961, 1976. P. 132.).

Однако действительно ли за бездействием держав стояла боязнь открытого столкновения с гитлеровской Германией? Ведь в 1936г. процесс увеличения численности германских вооруженных сил и современных вооружений только начинался. На тот момент у Гитлера еще не было современных танков и самолетов, которые позже станут легендами Второй мировой войны. Рассмотрим это на конкретных примерах.

Легкие танки Panzer I и Panzer II еще во время Гражданской войны в Испании (1936-1939) показали слабость своего вооружения и бронирования. Первые полноценные танки Panzer III Panzer IV, имевшие артиллерийское (а не пулеметное) вооружение и лучшее бронирование, стали серийно выпускаться лишь в 1937г. А легендарных «Тигров» и «Пантер» тогда еще не было и в проекте.

То же самое обстояло и с самолетами. Основным истребителем люфтваффе в период 1935-1936гг. был классический биплан Heinkel He 51. Эта конструктивная схема характерна больше для самолетов 1920-х гг., но в 30-е уже устарела. Современный же истребитель Bf.109 и пикирующий бомбардировщик Ju 87 начали массово производиться в том же 1937г. Аналогичная ситуация была и с кригсмарине (ВМФ Германии). Строительство современного надводного и подводного флота только начиналось.

Пикирующий бомбардировщик Ju-87, один из самых известных символов Второй мировой войны, пошел в серийное производство в 1937 году и строился по технологиям, вывезенным из Детройта (Препарата Г.Д. Гитлер Inc. Как Британия и США создавали Третий рейх. М.: Поколение, 2007. С. 333.)

В этой ситуации Великобритания и Франция имели все шансы одержать победу в военном столкновении. Вооруженные силы Франции мирного времени насчитывали более 1млн.чел, 550000 из которых находили на территории метрополии. К этому следует добавить 3 тысячи танков и боевых самолетов, а также четвертый в мире по величине флот. Великобритания же обладала первым в мире по величине флотом, а также порядка 1,5 тыс. самолетов, не считая сухопутных сил (История второй мировой войны 1939–1945 гг. в 12 томах. Под ред. А. А. Гречко. М.: Воениздат, 1973-1982. Том 2. Накануне войны. М.: Воениздат, 1974. С. 402-405.).

Крайне сомнительно, чтобы вооруженные силы Германии, находящиеся тогда на стадии формирования, смогли успешно противостоять хорошо оснащенным и подготовленным силам Великобритании и Франции, к тому же значительно превосходящими Вермахт по численности. Достаточно было лишь коллективного ультиматума, подкрепленного занятием Рейнской области и мобилизацией вооруженных сил, чтобы не допустить никаких поползновений Германии перекроить карту Европы, установленную Версальской системой. Не говоря уже о таких экономических санкциях, как возвращение репарационных выплат и прекращение кредитования германской экономики.

Ни одна из вышеперечисленных мер не была осуществлена.

Чтобы объяснить причины такой странной уступчивости и податливости, выдвигаются самые различные версии, начиная от экономического кризиса, якобы не позволявшего союзникам вести длительную войну, вплоть до «психологической неготовности» к большой войне. Вот что писал об этом Уинстон Черчилль: «До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов» (Черчилль У. Вторая мировая война. М.: Воениздат, 1991. т. 1. С. 172.). Чем же вызвана «разобщенность» и «робость» Франции и Англии, а также изоляция Соединенных Штатов, если на тот момент у них были все возможности в зародыше погасить агрессию Гитлера?

Истинные цели «политики умиротворения» становятся понятны, если вспомнить, с каким государством у Германии обострились отношения сразу же после установления режима нацистов. Это был Советский Союз.

Адольф Гитлер не скрывал своего враждебного отношения к Стране Советов и ее идеологии. Еще в своей автобиографической книге «Mein Kampf» он писал:

«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе. Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены. Сама судьба указует нам перстом… Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки… » (Гитлер А. Mein Kampf. М.: Изд. «Т-Око.»,1992. С 341.).

Помимо этого, автор выстраивает внешнеполитическую линию в отношении двух других главных противников Германии в Первой мировой войне. Квинтэссенцией его тезисов по отношению к Франции является следующий:

«Мы должны понять следующее: самым смертельным врагом германского народа является и будет являться Франция» (Гитлер А. Mein Kampf. М.: Изд. «Т-Око.»,1992. С 324.).

В то же время Великобританию будущий фюрер характеризует совершенно иначе:

«Желание Англии было и остается – не допустить, чтобы какая бы то ни было европейская континентальная держава выросла в мировой фактор, для чего Англии необходимо, чтобы силы отдельных европейских государств уравновешивали друг друга... Желание Франции было и остается – не допустить, чтобы Германия стала действительно единым государством с единым крепким руководством, для чего она систематически поддерживает идею превращения Германии в конгломерат мелких и мельчайших государств, чьи силы взаимно уравновешивают друг друга… Цели французской дипломатии в последнем счете идут вразрез с целями и тенденциями британского государственного искусства. Кто под этим углом зрения взвесит возможности, остающиеся для Германии, тот неизбежно должен будет придти вместе с нами к выводу, что нам приходится искать сближения только с Англией… Английские государственные деятели конечно всегда будут держаться проанглийской политики, а не пронемецкой. Но дела могут сложиться так, что именно интересы проанглийской политики по разным причинам в известной мере совпадут с интересами прогерманской политики… На целый период времени для Германии возможны только два союзника в Европе: Англия и Италия» (Гитлер А. Mein Kampf. М.: Изд. «Т-Око.»,1992. С 321.).

В задачу данной статьи не входит выяснять, какую роль в приходе нацистов к власти сыграли внешние силы. Однако стоит отметить, что установление в Германии нацистского режима, главное направление экспансии было направлено на восток, в полной мере отвечало геополитическим интересам Англии, как и отвечало ее стремлению воевать чужими руками. Отвечало это и нежеланию англичан видеть Францию в качестве доминирующей континентальной европейской державы.

С этой точки зрения все действия Великобритании являются вполне логичными: в экономике – отмена репараций, выгодные для Германии соглашения и кредитование. Во внешней политике – игнорирование нарушений Версальского договора и территориальные уступки, подталкивающие фюрера на новые завоевания. Такой же политики придерживались и США.

Несколько сложнее обстояло дело с Францией, так как эта политика напрямую угрожала ее национальным интересам и безопасности. Однако не следует забывать, что, несмотря на мощные вооруженные силы, наличие колоний и другие признаки колониальной державы, Франция во многих вопросах внешней политики ориентировалась на Англию. Интересны в этом плане свидетельства фигурантов Нюрнбергского процесса. «Фюрер, – сообщает Геринг, – часто говорил, что Франция ничего не предпримет без одобрения Англии, и что Париж сделался дипломатическим филиалом Лондона. Следовательно, достаточно было уладить дело с Англией, и тогда на Западе все в порядке» (Картье Р. Тайны войны. После Нюрнберга. М., 2005. С. 39.). Таким образом, расчет на восточное направление экспансии Германии вкупе с проанглийской ориентации внешней политики привели Францию к сознательному пренебрежению вопросами национальной безопасности (что в итоге дорого ей обошлось).

Между тем, экспансия гитлеровской Германии продолжалась полным ходом. 12-13 марта 1938г. произошло присоединение к Германии Австрии (аншлюс), на что Великобритания отреагировала формальным протестом (14 марта) с последующим признанием (2 апреля). Симптоматично, что вслед за Великобританией аншлюс признала и Франция.

Триумфальное вступление в Вену не обошлось без шероховатостей: «Несмотря на превосходную погоду и хорошие условия, большая часть танков вышла из строя. Обнаружились дефекты тяжелой моторизованной артиллерии, и дорога от Линца до Вены оказалась забитой остановившимися тяжелыми машинами» (Черчилль У. Вторая мировая война. М.: Воениздат, 1991. т. 1. С. 122.)

Следующей жертвой стала Чехословакия. Поводом для немецких притязаний послужила Судетская область, на территории которой проживали немцы, «судетонемецкая партия» которых стала ратовать за предоставление Судетской области территориальной автономии. Естественно, это нашло полное понимание у германского правительства.

Однако правительство Чехословакии не желало идти на уступки, для которых не было никаких оснований: весной 1938г. армия Чехословакии превосходила по численности вермахт (34 против 28 дивизий). К осени соотношение сил изменилось, но и тогда против 39 немецких дивизий численностью 1,8 млн. чел чехи могли выставить 36 дивизий численностью 1,6 млн. чел, а против 2400 самолетов и 1200 танков Гитлера 1500 самолетов и 400 танков, соответственно (Волков Ф. Тайное становится явным. М., 1989. С. 9.). То есть, превосходство вермахта вовсе не было подавляющим. При этом на территории Судетской области, которая была предполагаемым ТВД, находились мощные фортификационные сооружения, о которых министр вооружений и военной промышленности Третьего рейха Альберт Шпеер позже писал: «На учебных стрельбах специалисты изумленно констатировали, что наше оружие, которое мы собирались использовать против этих укреплений, не возымело бы ожидаемого действия» (Шпеер А. Воспоминания. М., 1997. С.169.).

Кроме того, в случае агрессии Германии по отношению к Чехословакии последней должна была помочь Франция. По статье II франко-советского пакта о взаимопомощи от 2 мая 1935г., стороны обязались оказать немедленную помощь и поддержку другой стороне, если та станет объектом неспровоцированного нападения третьего «европейского государства». В реальности все сложилось совершенно иначе.

Уже на первом совещании, посвященному Судетскому кризису, которое прошло в Лондоне 28-30 апреля 1938г., английские и французские дипломаты потребовали от Чехословакии во что бы то ни стало избежать военного столкновения. Требования Гитлера предоставить Судетским немцам автономию перешли в требования включить Судетскую область в состав Третьего рейха, а требование Лондона и Парижа пойти на уступки – в ультиматумы.

В итоге 29-30 сентября в Мюнхене состоялась решающая встреча, в которой приняли участие Чемберлен, Даладье, Гитлер и Муссолини. Итогом Мюнхенских соглашений стало включение Судетской области в состав Третьего рейха и фактическое расчленение Чехословакии, полностью завершившееся в марте 1939г., когда Чехословакия распалась на Чехию, оккупированную Гитлером, Словакию и Закарпатскую Украину.

Разумеется, проживание на территории Судетской области немецкого населения было лишь формальным поводом для оккупации. Судетская область привлекала Гитлера по другим причинам. Об этом пишет Уильям Ширер: «По немецким данным, расчлененная страна теряла 66% добычи угля, 86% производства химической промышленности, 80% производства цемента, 70% выплавки чугуна, 70% выработки электроэнергии и 40% деревообрабатывающей промышленности» (От Мюнхена до Токийского залива: Взгляд с Запада на трагические страницы истории второй мировой войны: Перевод. / Сост. Е.Я. Трояновская. М.: Политиздат, 1992. С 20.). Кроме того, на территории Чехословакии располагались оружейные заводы «Skoda», которые за год давали продукции столько, сколько производилось во всей промышленности Великобритании (Черчилль У. Вторая мировая война. М.: Воениздат, 1991. т. 1. С. 150.). Теперь все это богатство бесплатно досталось фюреру.

На примере Мюнхенских соглашений видно, что ведущими мировыми державами того времени проводилась целенаправленная сдача своих позиций Гитлеру с целью провоцировать его на дальнейшую агрессию в восточном направлении. Это прикрывалось «робостью», «разобщенностью», «стремлением к миру» и другими доводами. Одновременно игнорировались все предложения Советского Союза, о чем речь пойдет ниже.

Крах системы коллективной безопасности.

Разумеется, руководство Советского Союза сознавало, что резкое ухудшение отношений с Германией, последовавшее после прихода нацистов к власти, в первую очередь обусловлено не идеологическими разногласиями и антикоммунистической риторикой фюрера, а его внутренней политикой и территориальными устремлениями. Было очевидно, что будущая экспансия гитлеровской Германии (если ей дадут ход) будет направлена, прежде всего, на восток. И главной целью этой экспансии будет территория Советского Союза, то самое «пространство на Востоке», о котором писал Гитлер в «Main Kampf». Ключевой вопрос был в том, как отреагируют на агрессивные поползновения фюрера ведущие европейские державы того времени Великобритания и Франция, а также США. По их действиям (или бездействию) можно было понять, соответствует их геополитическим интересам восстановление сильной Германии, или нет. От этого зависела выработка дальнейшей внешнеполитической линии.

С этой целью Советским Союзом начал осуществляться курс на создание системы коллективной безопасности, суть которой была в заключении договоров о взаимопомощи с целью недопущения агрессии в Европе. Эту концепцию 29 декабря 1933г. изложил нарком иностранных дел М. Литвинов на сессии ЦИК.

Первоначально концепция успешно претворялась в жизнь. Попутно происходило укрепление авторитета СССР на международной арене.18 сентября 1934г. СССР был принят Лигу наций, причем сразу же стал постоянным членом ее Совета. Еще раньше, в ноябре 1933г. СССР признали США.

В начале 1934г. начались переговоры о заключении Восточного пакта – системы договоров о взаимопомощи между СССР, Чехословакией, Польшей, Финляндией, Эстонией, Латвией и Литвой, которые гарантировали бы незыблемость их границ. В западной историографии Восточный пакт принято называть «восточным Локарно», так как этот договор был сходен с Локарнскими договорами 1925 г., гарантировавшими незыблемость границ в Западной Европе. Восточный пакт был предложен французским министром иностранных дел Луи Барту, в виде двухстороннего соглашения между Советским Союзом, признающим Локарнские договоры и Францией, признающей Восточный пакт. 14 июня 1934г. было предложено присоединиться к Восточному пакту всем заинтересованным государствам. Чехословакия (2 июля 1934г.), Эстония (29 июля 1934г.), Латвия и Литва (3 августа 1934г.) выразили согласие, Финляндия воздержалась. При этом Латвия и Эстония в качестве условия присоединения требовали включения в состав пакта Германии и Польши.

Однако в итоге попытка заключить Восточный пакт окончилась неудачей. Ключевую роль здесь сыграла позиция Великобритании: англичане согласились поддержать Восточный пакт при условии включения Германии не только в пакт, но и двусторонний франко-советский договор. Франция и Советский Союз ответили согласием, однако и Германия (11 сентября 1934г.), и Польша (27 сентября 1934г.) отказались от присоединения к пакту. Таким образом, цель обеспечить незыблемость границ в Восточной Европе не была достигнута. И, если отказ Германии присоединиться к пакту понятен (фактически, он был направлен против ее территориальных устремлений на востоке), то позиция Великобритании в этом вопросе настораживала. Фактический отказ англичан присоединиться к Восточному пакту и тем самым поддержать незыблемость границ в Восточной Европе свидетельствовал, что на данный момент это не соответствовало их внешнеполитическим интересам.

Не последнюю роль сыграло также убийство инициатора Восточного пакта, министра иностранных дел Франции Луи Барту, которое произошло 9 октября 1934г. Его преемник на этом посту, Пьер Лаваль, придерживался других взглядов относительно внешнеполитической линии (напомним, что ремилитаризация Рейнской области произошла во время его нахождения на посту министра иностранных дел).

Неудавшаяся попытка заключить Восточный пакт была первой в череде попыток СССР создать систему коллективной безопасности. Неуспех в заключении Восточного пакта показал советскому руководству, что намерения предотвратить дальнейшее усиление гитлеровской Германии не встречают должной поддержки у западных партнеров. Дальнейшие события подтвердили эту тенденцию.

2 мая 1935г. был заключен франко-советский пакт о взаимопомощи. Главной статьей этого договора была статья II, которая обязывала стороны оказать немедленную помощь и поддержку другой стороне, если та станет объектом неспровоцированного нападения третьего «европейского государства» (История дипломатии. Под редакцией В. П. Потёмкина. М.: «Политиздат», 1959—1979. С. 397.). Договор был заключён на пять лет с автоматическим продлением. Однако дополнительное соглашение, призванное регламентировать практические аспекты сотрудничества, ратифицировано только после отставки Лаваля.

Тем временем, ситуация продолжала обостряться. В июле 1936г. началась Гражданская война в Испании, в ходе которой СССР оказывал поддержку республиканскому правительству Народного фронта, а Германия и Италия – мятежным войскам генерала Франко. Эта война стала для обеих сторон своего рода полигоном для испытания техники и приобретения боевого опыта. Особенно отличились в этом плане Германия и Италия: в период 1936-1939гг. участие в конфликте приняли 16000 немецких и 72000 итальянских военных (против 5000 советских) (Сория Г., Пожарская С. Война и революция в Испании. 1936-1939. М., 1987.т 1. С 221.). Кроме того, обе стороны активно поставляли воюющим артиллерию, бронетехнику и авиацию.

Гражданская война в Испании способствовала дальнейшему ухудшению советско-германских отношений. 25 ноября 1936г. Германией и Японией был заключен Антикоминтерновский, создавший двусторонний блок этих государств, направленный против стран Третьего Коммунистического Интернационала (Коминтерна). Договор предусматривал обмен информацией относительно деятельности Коминтерна и поддержку режимов антикоммунистической направленности. В ноябре 1937г. к Антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия. Осенью того же года между Германией и СССР развернулась настоящая «консульская война», в результате которой в СССР было закрыто 5 германских консульств из 7, а в Германии – 2 советских консульства из 4 (Розанов Г. Л. Сталин — Гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений, 1939 -1941 гг. М.: Международные отношения, 1991. С 39.).

Окончательно тщетность попыток построить систему коллективной безопасности продемонстрировали события 1938г.: вышеупомянутый аншлюс Австрии и Мюнхенское соглашение 30 сентября 1938г. Особенность последнего состоит в том, что были не только проигнорированы франко-советский пакт о взаимопомощи от 2 мая 1935г., но и заблокирована попытка Советского союза оказать военную помощь Чехословакии. При этом соглашение о фактическом расчленении Чехословакии было принято без какого-либо участия представителей СССР.

Невилл Чемберлен: «Я должен признаться в глубочайшем недоверии к России, я ни капли не верю в ее способности вести успешные наступательные действия, даже если бы она хотела. И я не верю ее мотивам»

После Мюнхенских соглашений 1938г. стало окончательно ясно, что внешнеполитическая линия Советского Союза на построение системы коллективной безопасности не встречает поддержки ведущих держав, ведет к международной изоляции и потому нуждается в кардинальном пересмотре. Ключевой задачей советской дипломатии стало не построение системы коллективной безопасности, а поиск союзников в грядущем геополитическом противостоянии. Дальнейшие события развивались именно в этом ключе.

Происхождение мировой войны

1 сентября 2009 г. исполнилось 70 лет с начала Второй мировой войны. Дата - достаточно круглая, чтобы в очередной раз стать предметом публицистического обсуждения. Поскольку вопрос «Что делать?», очевидно, не актуален, мировой либеральной интеллигенции остается порассуждать на тему «Кто виноват?».

Кто развязал войну?

Сразу после войны державы-победительницы создали в Нюрнберге официальную версию, согласно которой единственным виновником войны является гитлеровская Германия. Собственно, «заговор против мира» был одной из основных статей, по которым обвинялись германские военные преступники.

К Нюрнбергскому процессу можно предъявить задним числом немало содержательных и юридических претензий. Это, несомненно, было «правосудие победителей», и как раз в отношении «заговора против мира» позиции обвинения выглядят наименее убедительными. Тем не менее, в отличие, скажем, от симметричного Токийского процесса, при подробном изучении материалов Нюрнберга ощущения «судебной расправы» не возникает. Да, местами доказательства собраны наспех и могут быть интерпретированы в пользу обвиняемых. Да, ряд обвинений: подводная война, бомбардировки городов, массовые депортации, - можно было бы предъявить победителям с тем же основанием, что и проигравшим, но сути дела это не меняет. Вина подсудимых, контролировавших военную, политическую и экономическую сферу Третьего рейха, сомнений у вдумчивого читателя не вызывает. С момента прихода к власти в 1933 году Гитлер вел политику, чреватую военным конфликтом в Европе. Не то, чтобы он ставил своей целью крупномасштабную войну, но он определенно считал ее возможной, а в ряде ситуаций - и желательной.

С этим никто не спорит. Особенно сейчас, когда нацизм и неонацизм во всех его формах юридически запрещен, а историки-ревизионисты вроде Д.Ирвинга поставлены вне закона и лишены трибуны - даже в мировой Сети.

Но вот беда: «молодой Европе», в особенности прибалтийским государствам и Польше, не пристало педалировать вину Германии в чем бы то ни было. Гораздо приятнее лягнуть бывшего сюзерена. И оплачивается это не в пример лучше.

И пошла гулять по СМИ версия, согласно которой Советский Союз «делит с гитлеровской Германией ответственность за начало войны», что именно пакт Молотова-Риббентропа сделал войну неизбежной, что заключение этого Договора было преступным деянием. Если бы это не противоречило их же собственным законам, восточноевропейские публицисты с удовольствием возложили бы на Союз и всю полноту ответственности за Вторую мировую.

Я отнюдь не склонен выставлять сталинский Союз миролюбивой державой.

Но правда состоит в том, что, во-первых, войну начал все-таки германский Рейх, во-вторых, свою немалую долю ответственности за развитие событий в Европе с СССР по праву делят Франция, Великобритания и США, а также, кстати говоря, Польша. Наконец, втретьих: так уж сложилось, что весной-летом 1939 года Советский Союз был меньше всего заинтересован в крупной войне и предпочел бы без нее обойтись.

Разберем события по порядку.

Война в двух частях с антрактом

Вторая мировая война настолько глубоко связана с Первой, что ряд исследователей склоняется к тому, чтобы считать оба мировых кризиса - 1914-1918 гг. и 1939-1945 годов - одной большой войной с «антрактом» посередине. Связь прослеживается и в политическом реконфигурировании, и даже в рисунке военных операций. В сущности, при Гитлере Германия хотела сделать ровно то же самое, что и при Вильгельме II. Разница заключается в том, что в Первую мировую войну немцы пытались реализовать консервативный проект объединения Европы под своим руководством в рамках легитимных государственных образований, а при Гитлере отдали предпочтение проекту революционному, разрушающему привычные европейские организованности и выстраивающему на европейском пространстве совершенно новый порядок. Иными словами, при кайзере они старались (правда, не очень удачно) играть по правилам, а в 1939 году махнули на все правила рукой. За что и были наказаны в Нюрнберге - и справедливо.

Первая мировая война связана со Второй не только через геополитические реалии, но и через систему мирных договоров в Версале, Сен-Жермене, Нейе, Трианоне и Севре-Лозанне. В. И. Ленин погрешил против истины, назвав эту систему «грабительской», но был совершенно прав, когда охарактеризовал ее как непрочную. Эту непрочность осознавали и творцы Версальского мира Ж.Клемансо и Д.Ллойд-Джордж: в окончательном тексте Соглашений осталось множество условий, за которые великие державы воевать были не готовы. Это означает, что по мере послевоенного усиления Германии с неизбежностью вставал вопрос о ревизии условий мирных договоров. Иными словами, падение Версальской системы было изначально предрешено.

Дело, конечно, не в злонамеренности Клемансо, ЛлойдДжорджа или Вильсона. Политическое пространство Европы более двух тысяч лет структурировалось наднациональными империями. Превратить эти империи в жизнеспособные государства, построенные на принципе национального самоопределения, не было никакой возможности.

Еще хорошо, что творцы Версальской системы регулярно отступали от национального принципа в пользу обыкновенной мести проигравшим. Как-то мне пришлось в среде молодых политиков вести ролевую игру по Версальской и Генуэзской конференциям. Ребята были настроены очень демократично, ставили национальный принцип и справедливость превыше всего и, вообще, имели намерение к середине 1920-х годов устроить объединенную Европу. Как-то само собой получилось, что вместо всеобщего мира и «благорастворения воздухов» к 1925 году дело дошло до всеевропейской войны с использованием химического оружия.

Реальная Европа оказалась построенной менее «справедливо», но более рационально, поэтому Версальский миропорядок, изрядно трансформированный в 1921-1922 годах в Вашингтоне, дожил до экономического кризиса 1929 года. Но, конечно, не дальше.

Война как проект

К началу 1930-х годов все поняли, что из «Великой депрессии» не может быть никакого выхода, кроме проектного. Тем более что один успешный и на тот момент очень притягательный проект заявлен: Советский Союз использует мировой экономический кризис для того, чтобы сократить экономическое и технологическое отставание от развитых стран - его промышленность на подъеме, уровень жизни растет. Между 1931 и 1933 годами капиталистические державы создают свои альтернативные проекты развития, в Версальскую систему не вписывающиеся.

Для нас особое значение имеет позиция Соединенных Штатов Америки. При Ф.Рузвельте США начинает активное военно-морское строительство (проще говоря, приступает к производству всех боевых кораблей, на которые страна имела право в рамках Вашингтонских договоренностей 1922 года). Гораздо менее известно, что именно на 1932 год приходится перелом графика производства самолетов в США. Теперь Америка вкладывается в производство военной техники, причем масштаб этого производства значительно превосходит потребности доктрины Монро, предусматривающей оборону Западного полушария. С 1932 года США заинтересованы в большой европейской войне как соразмерном своему производству рынке вооружений.

Эту войну надо подготовить и, прежде всего, определить ее цели. Речь может идти о замене Британской классической колониальной империи либеральной империей нового типа, построенной на присвоении геоэкономической ренты, а не на прямом управлении.

1930-е годы - мировой конкурс неоимперских проектов.

К 1934 году заявлены три империи:

• Советская, построенная на праве наций на самоопределение и социалистической идеологии. Инструментом этого проекта является Коминтерн, бенефициаром - Советский Союз;

• Германский Рейх, декларирующий на данном этапе всего лишь концепцию собирания всех этнических немцев в одном государстве («Один народ, одна Германия, один фюрер»). Ввиду особенностей Европы как онтологически наднационального пространства концепция «самоопределения немцев» органически развивается в идеологию «народа-господина» и далее - в общеевропейскую интеграцию под руководством Германии;

• Американская геоэкономическая империя, сверхдержава нового типа. «Общество потребления» как подлинная альтернатива советскому социалистическому проекту.

Кроме этого, существует обособленный неоимперский проект на Дальнем Востоке. Бенефициаром является Япония, а инструментов два - армия, которая строит «пять углов мира под одной крышей» в Китае, и флот, чьи интересы направлены в Юго-Восточную Азию, прежде всего на Малайзию и Индонезию.

И есть еще Британская Империя, за счет которой все вышеперечисленное и предполагается осуществить. Но пока что она жива и даже имеет собственный геополитический инструмент - Лигу Наций.

Само по себе «картирование проектов» делает общеевропейскую войну неизбежной. В той или иной форме, на том или ином горизонте в ней были заинтересованы все. Конечно, горизонт очень разный: Ф.Рузвельт видит перед собой весь мир, а, например, И.Мостицкий, президент Польши, - только Тешинскую область. Соответственно, Ф.Рузвельт обязан был планировать глобальную войну, а И.Мостицкий тешил себя надеждой получить свое в рамках локального конфликта, может быть, даже не вооруженного.

Здесь необходимо заметить, что проектировать войну - это одно, идти к ней - другое, а непосредственно начать ее - совершенно третье. Заинтересованы в войне были все, но начала ее Германия.

Выполнение обещаний

Гитлер был одним из тех немногих политиков, которые выполняют свои предвыборные обещания. Национал-социалисты пришли к власти под лозунгом ревизии Версальского договора и сразу приступили к этой ревизии. Уже в октябре 1933 года Германия вышла из Лиги Наций и покинула европейскую конференцию по разоружению. В январе 1935 года «фюрер и рейхсканцлер германского народа» на совершенно законных основаниях - через плебисцит - вернул себе Саар.

На следующий год, 7 марта, Германия заняла Рейнскую демилитаризованную зону.

В Версале ЛлойдДжордж и Клемансо считали, что уж такой-то шаг Германии станет несомненным поводом к войне - Франция будет воевать за Рейнскую область. В 1936 году французское правительство ограничилось невнятным протестом. Первый и важнейший шаг к войне сделан.

Руководство германских вооруженных сил отдало себе в этом отчет и начало разрабатывать директиву «О единой подготовке вермахта к войне» (подписана 24 июня 1937 года).

На мой взгляд, решающие события произошли в 1938 году. 12 марта осуществлен аншлюс Австрии.

Несколькими месяцами раньше, в ноябре 1937 года, лорд Галифакс от имени своего правительства дал согласие на поглощение Австрии Германией.

Чуть позднее, 22 февраля 1938 года, британский премьер Невилл Чемберлен заявил в парламенте, что Австрия не может рассчитывать на защиту Лиги Наций: «Мы не должны обманывать, а тем более не должны обнадёживать малые слабые государства, обещая им защиту со стороны Лиги Наций и соответствующие шаги с нашей стороны, поскольку мы знаем, что ничего подобного нельзя будет предпринять».

12 февраля 1938 года австрийский канцлер К.Шушниг был вызван в гитлеровскую резиденцию Берхтесгаден, где под угрозой немедленного военного вторжения был вынужден подписать предъявленный ему ультиматум.

Шушниг попытался было настоять на плебисците, но 11 марта вынужден был подать в отставку. 13 марта Гитлер торжественно въехал в Вену в сопровождении шефа Верховного главнокомандования вооружёнными силами Германии Вильгельма Кейтеля. Гитлер заявил: «Я объявляю германскому народу о выполнении самой важной миссии в моей жизни».

Сразу же после аншлюса начинается первый Судетский кризис.

Мюнхен: игра против СССР

«Судетский козырь», конечно, был разыгран Гитлером виртуозно, но усилия «фюрера и рейхсканцлера» были всемерно поддержаны западными демократиями. И по букве, и по духу международных законов Великобритания, Франция и Германия выступили в Мюнхене единым фронтом, ультимативно потребовав от Чехословакии принять все германские условия.

Поскольку президент Чехословакии Э.Бенеш проявил несговорчивость и обратился за помощью к Советскому Союзу, с которым его правительство имело договор о взаимопомощи, английский и французский посланники прозрачно намекнули: «Если чехи объединятся с русскими, война может принять характер крестового похода против большевиков. Тогда правительствам Англии и Франции будет очень трудно остаться в стороне. Что же касается Договора между Францией и Чехословакией, то французское правительство ставит право судетских немцев на самоопределение выше условий этого договора».

Надо сказать, что Бенеш проявил твердость, в результате чего в конце сентября 1938 года сложилась реальная угроза войны. В этой войне шансы на победу были, конечно, на стороне вермахта, но Чехословакия, даже в одиночку, могла оказать длительное и небезуспешное сопротивление, тем более что ее армия успела провести мобилизацию. Руководство Главного командования сухопутных войск, Бек и Гальдер, считали войну смертельно опасной для Германии и даже организовали что-то вроде антигитлеровского заговора на этот случай. Но Н.Чемберлен выступил 27 сентября со своей оценкой положения в Европе: «Сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно». Гитлер намек понял, и 29 числа в Мюнхене собралась конференция глав правительств Германии, Италии, Великобритании и Франции. Обсуждалась судьба Чехословакии, но она на эту конференцию допущена не была, равно как и Советский Союз.

В час ночи 30 сентября 1938 года Чемберлен, Даладье, Муссолини и Гитлер подписали Мюнхенское соглашение. Лишь после этого в зал была допущена чехословацкая делегация. Бенешу показали, где он должен поставить свою подпись. По ходу дела Чемберлен подписал с Гитлером декларацию о ненападении: «Мы, германский фюрер, имперский канцлер и британский премьер-министр… согласились в том, что вопрос об англо-германских отношениях имеет первостепенную важность для обеих стран и для всей Европы. Мы считаем, что соглашение, подписанное вчера вечером, равно как и англо-германское морское соглашение, символизируют волю обоих наших народов никогда впредь не воевать друг с другом».

Чемберлен заявил в Лондоне: «Я привез мир нашему поколению».

Формально по Мюнхенскому соглашению Франция и Англия гарантировали новые границы Чехословакии. В реальности, никто выполнять это обещание и не собирался.

1 октября Польша предъявила Чехословакии ультиматум с требованием отдать Тешинскую область. 7 октября Словакия объявила о своей автономии. 2 ноября свои претензии на Южную Словакию и Подкарпатскую Русь заявила Венгрия. А в марте 1939 года Гитлер превратил остатки Чехословакии в протекторат Богемия и Моравия. Дипломатический протест по этому поводу заявил только Советский Союз.

Лорд Галифакс прокомментировал расчленение Чехословакии следующим образом: «Чехословакия может достичь более благоприятных результатов путем непосредственных переговоров с Германией, чем взывая к нашей помощи». Реакция Б.Муссолини была более здравой: «То, что произошло в Мюнхене, просто колоссально. Это конец большевизма в Европе, конец коммунизма в Европе, конец политического влияния России в Европе». Что, собственно, с самого начала и имелось в виду.

«Давайте договариваться!»

Весной 1939 года всем стало ясно, что «межвоенный антракт» заканчивается. Война назревала и на западе, и на востоке. Было предельно ясно, что одним из актёров войны неизбежно станет Германия, но, в отличие от 1914 года, конфигурация участников не была предопределена, и все варианты оставались возможными.

В этих условиях Германия откровенно провоцирует западные демократии, развязывая Данцигский кризис. Гитлер определенно исходил из того, что Великобритания и Франция, спокойно отдавшие ему преданного союзника, не станут воевать за интересы Польши, которая до лета 1939 года поддерживала с Германией наилучшие отношения, вплоть до строительства концлагерей на своей территории с привлечением немецких специалистов. В 1938 году Польша не только полностью поддержала Германию в Судетском вопросе, но и сама поживилась за счет Чехословакии. Если при этом учесть, что геополитическое положение Восточной Пруссии как эксклава было действительно нетерпимо, и в этом отношении требования Германии были даже более оправданны, нежели в отношении Австрии и Судет, надежды фюрера были вполне обоснованны. Он не учел одного: Чемберлен, как и многие слабые люди, сплошь и рядом действовал, исходя не из политических реалий, а из сиюминутной истерики. Действия Гитлера он оценил как обман доверия, и 29 марта 1939 года направил Польше предложение поддержать ее против «любой акции, которая угрожает независимости Польши и сопротивление которой польское правительство считает жизненно необходимым». По букве и духу этого документа вопрос о вступлении Великобритании в войну отныне решало польское правительство!

Лучше поздно, чем никогда. В возникшей ситуации были шансы на создание системы коллективной безопасности в Европе. Вопреки заявлениям о природной агрессивности Советского Союза не подлежит сомнению, что эту систему руководство СССР пыталось выстроить и в 1930-е годы, и много позже. В 1975 году его многолетние усилия завершились крупным дипломатическим успехом в Хельсинки, и примечательно, что в 1980-е и в 1990-е годы западные страны потратили немало усилий на демонтаж Хельсинской системы соглашений, хотя это сразу же лишило современные европейские границы легитимности и создало базу для грядущих военных конфликтов.

В 1939 году, в разгар Данцигского кризиса, система коллективной безопасности могла быть направлена только против Германии.

Следовательно, эту систему можно было создать только вместе с Францией и Великобританией. Но все лето переговоры с ними шли ни шатко ни валко (сравним с Мюнхеном, когда все было решено в один «день и бедственную ночь»), да и вели их со стороны западных держав фигуры, не имеющие ни веса, ни места в политике.

Для Германии система коллективной безопасности означала войну на два фронта. Отступать фюрер не хотел, да уже и не мог.

Предпочтительнее всего - новый Мюнхен, затем - война с Польшей при нейтралитете западных держав и благожелательной позиции Советского Союза. В самом крайнем случае - война с Польшей и Западом, но тогда при поддержке Советского Союза, хотя бы дипломатической.

Для Советского Союза расклад был аналогичный. Предпочтительнее всего европейский мир.

Недопустима война с Германией за интересы Великобритании и Франции в Польше. Особенно в той вполне вероятной версии, что сами западные демократии остаются при этом невоюющими державами. Кроме того, нельзя забывать и интересы СССР в рамках советского неоимперского проекта.

Вряд ли можно оспаривать, что Сталин ставил своей целью собирание бывших территорий Российской империи. Это означает, что СССР был заинтересован в Прибалтике, Финляндии, Бессарабии, Украине и восточной части Польши.

Эти задачи можно было решить более или менее мирными методами при поддержке Германии и нейтралитете западных держав.

Таким образом, к началу войны Советскому Союзу был нужен либо договор с западными державами (причем договор равный, с выделением сфер влияния), либо аналогичный договор с Германией. Германия находилась в том же положении, с той лишь разницей, что для нее соглашение было жизненно необходимо.

Не удивительно, что Молотов и Риббентроп договорились.

Такого не прощают

Не совсем понятно, на каком основании поныне утверждается, что Советский Союз был не вправе заключать это соглашение. Нельзя заключать договоры с Гитлером? Но, помилуйте, Договор о ненападении с Германией Польша заключила в 1934 году, а Великобритания приняла соответствующую декларацию в 1938 году. Нельзя разговаривать с «антихристом»? Но до войны гитлеровский режим не выделялся в Европе особой жестокостью. Ни в сравнении со Сталинским Союзом, ни в сравнении с той же Польшей или, например, Венгрией. Правительства Великобритании, Франции, США, несомненно, рассматривали Гитлера как «персону грата» и договаривались с ним по самым разным вопросам (морские вооружения, статус Саара и т. п.). Нельзя делить Польшу? Но чем Польша лучше, нежели Чехословакия или, скажем, Австрия?

Я неоднократно проводил стратегические игры по начальному периоду Второй мировой войны - с разными граничными условиями и с разным составом игроков. Пакт Молотова-Риббентропа возникал всегда, хотя и в различных редакциях.

Войны в Европе и на Дальнем Востоке были неизбежным следствием столкновения неоимперских проектностей мира конца 1930-х годов. Разница между Мюнхеном и Пактом лишь в одном: в 1938 году вопросы войны и мира решали западные державы, а в 1939 году инициативу на время перехватил Сталин.

Такого не прощают.

Шесть вопросов историку о пакте Молотова-Риббентропа

Подписание пакта Молотова-Риббентропа

23 августа 1939 года был подписан договор о ненападении между Германией и CCCР, также известный как пакт Молотова-Риббентропа. Ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН Юрий Жуков в рамках онлайн-конференции на АиФ.ru рассказал о влиянии этого документа на события тех времён.

1. Насколько пакт о ненападении между Германией и СССР выделялся на фоне других международных соглашений того периода, есть ли у него какие-то принципиальные отличия?

Он ничем не отличался. Такие пакты Германия заключала с Польшей в 34-м году, позднее с Данией и другими странами. Это был самый обычный пакт о ненападении. В нём говорилось о том, что, если какая-то сторона нападёт на одну из подписавших данный договор, вторая сторона будет нейтральной. У этого договора было так называемое «секретное приложение», хотя ничего особенного в нём тоже не было. Напомню, что в 1809 году Александр I после первой неудачной войны с Наполеоном в Тильзите (это крохотный городок на правом берегу Немана) подписал мир, по секретным статьям этого Тильзитского договора к России отходили права на Финляндию, это после шведско-русской войны, и на Бессарабию, это после русско-турецкой войны. Бухарестский договор подписал Кутузов, который вёл эту войну, и Россия присоединила к себе Бессарабию, но это было за год обусловлено Тильзитским мирным договором, кроме того, такое же соглашение было подписано между Парижем и Лондоном в 1915 году и предусматривало раздел Турции. То, что там было прописано, сохранилось до наших дней, существование Ирака, Сирии, Ирана, Иордании, Палестины — это всё было в секретном договоре между Францией и Великобританией, так что ничего принципиально нового в этом договоре не было.

Я более жуткую вещь скажу: доктрина американского президента Монро, который заявил на весь свет, что вся территория Северного и Южного американских континентов подконтрольна Соединённым Штатам, и Европа не смеет совать нос туда. Вот вам! Куда дальше уж идти? Эта доктрина известна всем, и американцы, в общем-то, до сих пор ещё не отказались от неё. И продолжают считать, что их исключительная сфера влияния от Северного полюса до Южного, оба континента — Североамериканский и Южноамериканский.

Иоахим фон Риббентроп.

2. Правда ли, что Вторая мировая война не началась бы 1 сентября 1939 года, если бы не был подписан пакт о ненападении?

Это ерунда. Дело в том, что Вторая мировая война не началась бы 1 сентября 1939 года, если бы Лондон и Париж откликнулись на предложение Советского Союза, высказанное ещё 2 июня 1939 года. Наш Народный комиссариат иностранных дел, то есть Министерство иностранных дел, обратился к правительству Великобритании и Франции с предложением срочно заключить антигерманский оборонительный договор, предусматривавший совместное отражение любого проявления германской агрессии. Повторяю, это предложение Советского Союза было высказано ещё 2 июня. Весь июль и половину августа Лондон и Париж говорили: «Да-да, конечно-конечно! Это очень важно!». Но чем это кончилось? Когда мы потребовали немедленно приступить к выработке конкретных военных соглашений, Лондон и Париж к нам прислали двух пожилых людей, адмирала Дракса и генерала Думенка, которые не обладали правом что-либо подписывать и утверждать. Вот если бы Париж и Лондон сразу, хотя бы в июле, подписали с нами такой договор, никакой войны бы не было.

3. Считается, что вместо пакта с Германией СССР мог подписать соглашение с Францией и Англией, которое лишило бы Гитлера возможности развязать агрессию против Польши. Насколько был вероятен франко-советско-английский договор?

Париж и Лондон полагали, что они сумеют совершить с Польшей то же, что совершили с Чехословакией — отдать Польшу на съедение Гитлеру и двинуть его дальше на Восток против СССР. Вот почему они не очень хотели иметь с нами дело. Они полагали, что мы слабый союзник и не сумеем воевать, да, в общем-то, им война была не нужна. Вспомните: Невилл Чемберлен из Мюнхена в первых числах октября 1938 года прилетел, начал трясти перед журналистами листом мюнхенских соглашений и кричать: «Я привёз вам мир!». Он привёз мир на полгода. Не больше. Он и французское правительство были уверены, что они сумеют снова выкрутиться и не вмешаться в войну. В общем-то, они так и делали с 1 сентября 1939 года до начала мая 1940 года, пока Гитлер не начал наступление на Западном фронте. Ни одного выстрела не было сделано на Западном фронте. Ни одна пуля не вылетела из английских и французских окопов в сторону германских окопов. Вот и всё. Они не хотели воевать, они хотели не просто потакать Гитлеру, а спустить его, как бешеную собаку, на нас, на Советский Союз. В надежде, что мы друг друга взаимоуничтожим, а они будут стоять в стороне и хихикать.

Вячеслав Молотов.

4. В июне 1941 года, после нападения Германии, советское руководство считало пакт Молотова-Риббентропа ошибкой или полагало, что соглашение выполнило свою миссию?

Мы, подписывая договор с Германией, почему-то считали, что Вторая мировая будет такой же, как и Первая, позиционная, в окопах. Поначалу всё вроде бы так и получалось, а нам остро нужно было примерно года три для завершения перевооружения армии. Приведу такие примеры, вы их знаете: когда спроектировали Т-34, сколько их выпустили накануне войны, сколько их было в конце 1941 года? Сотни штук, а нужны были десятки тысяч. Опять же, по нашим планам, в городе, который сегодня называется Северодвинск, а раньше назывался Молотовск, строили авианосец и два линкора, не считая крейсеров. Их должны были сдать командованию флотов к концу 1942 года. Нам остро нужно было оттянуть войну до конца 1942 года, чтобы встретить её во всеоружии, мы знали: никуда от неё не уйти. Но не получилось.

5. Насколько присоединение Прибалтики к СССР в 1940 году можно считать результатом подписания пакта Молотова-Риббентропа? Был ли возможен такой процесс без подписания пакта?

Ещё до подписания пакта о ненападении были разговоры о том, что мы заключим с Францией и Великобританией антигерманский договор. Причём военные корабли британского флота вместе с нашими кораблями Балтийского флота получат базы в Финляндии — Порккала, в Эстонии, в Латвии, для того чтобы не допустить вторжения немцев. Уже тогда эстонцы и латыши заявили, что, как только на их территории появятся красноармейцы, народ свергнет местные режимы. Дело в том, что, по оценке сегодняшних историков и политологов, в Эстонии, Латвии и Литве в межвоенное двадцатилетие были полуфашистские режимы. Там двадцать лет бессменно сидели одни и те же диктаторы. Пятс — в Эстонии, Улманис — в Латвии, Смятона — в Литве. Партии были запрещены. Там были установлены фашистские режимы наподобие итальянских. И так как уже в 1918–1919 годах в этих странах один раз была советская власть, эти диктаторы не без основания полагали, что появление красноармейцев станет катализатором для того, чтобы народ сверг их полуфашистские режимы. Что и произошло. Ведь у нас были с этими президентами договоры о создании военных баз. Что после этого произошло? Народ отказался сохранять верность этим диктаторам, они были свергнуты, в этих странах впервые за 20 лет были проведены свободные демократические выборы. И сформированные в результате этих выборов парламенты установили ту власть, которая и стала советской. То есть ещё не СССР, а советской. Уже после этого они сказали, что в условиях мировой войны нам проще защищать себя в составе Советского Союза. И законным образом вошли в состав СССР.

6. Традиционно международные соглашения именуются по месту их заключения. Кем и когда московский советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 года был обозначен «Пактом Молотова-Риббентропа»?

Это было обозначено теми «любителями жареного» и придумок в Прибалтийских странах, которые хотели укусить Советский Союз и облить его грязью. Это был «Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом». Вот как он назывался. Какой пакт? Откуда взяли слово «пакт»? Молотов, Риббентроп — никто никогда никакие договоры на своё имя не подписывал. Вот есть Мюнхенское соглашение — ну никто же не говорит, что это пакт Муссолини, Гитлера, Даладье и Чемберлена.